Иоан Грошан - Ночной поезд

Стрелочник отправился на зады вокзала к поленнице — настрогать лучин. Когда он вернулся в комнату, начальник гладил форменные брюки. Это была его болезнь: проезжал ли товарный, или пассажирский, или какая-нибудь несчастная дрезина везла рабочих с насыпи, он всегда был, как штык, на перроне, одетый с иголочки, чистый и выбритый. Предыдущий начальник, господин Казаку, с тем, бывало, одна беда! — одежда на нем такая выгоревшая, будто года два на солнце в жарких странах пролежала. А этот и лопатку поднимет, а покажется — поднял знамя. Фуражка чуть набок сдвинута, животик человека, пожившего всласть, а любо-дорого на него смотреть. Все машинисты в окно паровоза выглядывают и берут под козырек.

— Ты что собираешься из курицы готовить? — поинтересовался господин Фотиаде.

— Токэницу [1] Токана (уменьшительное — токэница) — мясо с луком, приготовленное в соусе. (Прим. перев.) , господин начальник.

— Хорошо, — сказал господин Фотиаде и положил на гладильную доску рубашку.

— Ну, будем здоровы! — сказал господин Фотиаде.

— Будем, господин начальник, и дай бог, не последнюю!

— Эхе-хе! — скептически откликнулся господин Фотиаде. Они чокнулись, и стрелочник залпом выпил. Господин Фотиаде пригубил немного, поставил рюмку на стол и склонился над тарелкой.

Вечерело. Но вдалеке, за рекой, небо было еще красное. Они сидели на перроне при свете лампочки в проволочной сетке, висевшей у входа в канцелярию. Господин Фотиаде, в коричневом халате, заткнул за пазуху салфетку. Время от времени он поднимал взгляд от тарелки и краем глаза наблюдал за Мишкой, который, лежа рядом, помахивал хвостом. Из-за полотна, из зарослей бурьяна, доносился стрекот кузнечиков.

— А знаете, господин начальник, что было бы самым поразительным?— сказал стрелочник и потянулся за бутылкой. — Самым поразительным было бы, если б он не пришел.

— Кто? — спросил господин Фотиаде.

— Поезд.

Господин Фотиаде медленно жевал, изо рта его, благодаря маневрам кончика языка, показалась косточка, которую он извлек и положил рядом с тарелкой. Потом сделал глотательное движение. Наконец поднял голову и улыбнулся:

— Тебе было бы жаль курицы... Признайся.

— Что курица! — сказал стрелочник. — Мне было бы жаль его не увидеть.

— Придет, не беспокойся. Ночью его увидишь. Ну, конечно, насколько тебе удастся его разглядеть.

Господин Фотиаде взял рюмку, но не выпил, а поднес ее к глазам. По очереди закрывая то один, то другой глаз, он глядел сквозь цуйку [2] Цуйка — фруктовая водка. (Прим. верст.) на стрелочника.

— Тут другое, — произнес он медленно. — Ты ничего не заметил?

— Ничего, — отозвался стрелочник.

— Тут самое поразительное, что прибывает он в три часа семь минут, как и туда, на ту станцию.

Стрелочник вытаращил глаза:

— Как так?!

— А вот так. Это самое поразительное: в три часа семь минут. Ну что, теперь ты снова скажешь, будто я придумываю? — Он выпил на этот раз до дна, аккуратно поставил рюмку на стол и в упор посмотрел на стрелочника. — Когда я впервые сказал тебе об этом поезде?

— Давно... примерно через неделю после приезда.

— Сказал я тебе или не сказал часы его прибытия?

— Сказали, господин начальник: три часа семь минут.

— Вот видишь? — торжествующе произнес господин Фотиаде и снова склонился над тарелкой. У него был нож с рукояткой в виде женского торса. Он резал этим ножом хлеб на маленькие кубики, которые бросал на тарелку, чтобы они пропитались соусом. Потом из женской головы вытаскивал вилку и извлекал с ее помощью пропитанные соусом кубики.

— Господин начальник, — сказал стрелочник, — а что, если это не тот поезд?

— Тот, — пробурчал господин Фотиаде с полным ртом. — Я еще вчера, по тому, что они мне по телефону сказали, понял.

— А что они сказали?

— Сказали, как и прежде говорили: чтобы основной путь был свободен, что в три часа семь минут пройдет ночной состав.

— Так и сказали — состав?

— Да, состав.

— Хорошо, но какой — пассажирский, скорый, экспресс? А номера у него нет?

— Нет. Я спрашивал. Просто железнодорожный состав. Они сами больше ничего не знали или не хотели мне сказать.

— Вот так дело, господин начальник! — воскликнул стрелочник. — Состав! Какой же это состав, у него небось и паровоза нет, своим головным вагоном двигается.

— Паровоз есть, — сказал господин Фотиаде. — Да еще какой! Ты в жизни ничего подобного не видел. Послушай, можно дать ему косточки?

— Дайте, — задумчиво ответил стрелочник. — Но скажите, пожалуйста, с чего ему здесь проходить?

— Не знаю, не спрашивал. Это не мое дело, — сказал господин Фотиаде и наклонился, чтобы положить косточки на перрон. — Мое дело — обеспечить ему зеленую улицу. Кто знает, может, другой путь не в порядке, и он делает крюк... На! Пойди сюда, пес!

Мишка вытянул шею, обнюхал косточки и подвинул их лапой.

— Видишь, от меня не берет! — озабоченно прошептал господин Фотиаде.

— Сейчас съест, — сказал стрелочник. — Мишка! Видите? Уже ест.

— Какая у него голова большая! — заметил господин Фотиаде. Он поднял рюмку: — Ну, твое здоровье!

— За вас, господин начальник, будьте здоровы и ни о чем не беспокойтесь. Да черт с ним, с этим поездом, а то мы только про него и разговариваем!

— Коли он того заслуживает... почему и не поговорить? — улыбнулся господин Фотиаде. — Я возьму еще кусочек.

— Возьмите грудку, господин начальник.

— Нет, ты это брось, сам возьми грудку, а то ты почти ничего не ел, а мне дай пупок.

— Ни в коем случае! — запротестовал стрелочник. — Вы же знаете, я не люблю белое мясо.

— В самом деле, не любишь, — вспомнил господин Фотиаде. — Тогда я возьму грудку, а ты возьми... да вроде ты и пупок не любишь. Ты что же вообще-то ел, дружище?

— Крылышки, господин начальник, — ответил стрелочник. — Изо всей курицы я только крылышки люблю.

— Самые хорошие куски ты не любишь, — с упреком сказал господин Фотиаде, стараясь не капнуть соусом на стол. Он переложил грудку из кастрюли на тарелку и на несколько мгновений застыл, ее разглядывая. — Я не верующий, — сказал он, отыскивая ощупью вилку, — но всякий раз, когда вижу подобные чудеса, явленные человеку, я говорю... все же ведь... что-то, наверно, есть...

Стрелочник не счел нужным отвечать. Он взглянул на светофор около своей будки — там горел зеленый свет.

— В детстве, когда был маленький, — продолжал господин Фотиаде, кладя хлебные кубики в тарелку, — я больше всего любил воскресенье. Мама резала курицу, этакую большую и рыжую — не знаю, знакома ли тебе эта порода Род-Айленд, чудо-курица, — и все утро, с девяти до одиннадцати, дом полнился запахом супа, а с одиннадцати до часу, когда вареную курицу обжаривали, — запахом жаркого. В час или чуть позже садились за стол... мама вносила кастрюлю... это был торжественное действо... все эти запахи... печеный перец... отец первым брал грудку... и ты чувствовал, что это праздник. Увы, нынче этот обычай утрачен... едят на ходу... исчез праздник...