Иоан Грошан - Ночной поезд

— Для дезинфекции, господин начальник.

— Да-да! — иронически произнес господин Фотиаде, — конечно, для дезинфекции. — Он пошарил ногами и, отыскав тапочки, встал. В пижаме он казался особенно старым. Волоча ноги в тапочках с красным кистями, он направился к шкафу, и тут в диспетчерской зазвонил телефон. На мгновение они уставились друг на друга, потом с неожиданной для его дородности прытью господин Фотиаде в три прыжка оказался у телефона и снял трубку.

— Фотиаде. Да. Здравия желаю, — сказал он, задыхаясь и кивая головой, словно собеседник мог его видеть. — Разумеется... да... да... три часа семь минут... никаких проблем, какие проблемы?.. да... И завтра... До четверга?.. По четверг включительно или?.. Включительно, да. Да... конечно. Здравия желаю.

Он положил трубку на рычаг и стал шарить по карманам пижамы. Платок оказался в нагрудном кармане, и господин Фотиаде высморкался.

— Ну что? — спросил стрелочник.

— Что может быть? — сказал господин Фотиаде. — Ничего.

— Он придет?

— Разумеется, — ответил господин Фотиаде. — Я же сказал, что придет, значит придет.

— А я услышал звонок и думаю: ну — все, прощай, состав не придет.

— Такого не бывает, — сказал господин Фотиаде. — Маршрут, наверное, устанавливается заранее. Проверяется каждая станция, каждый полустанок, весь личный состав по ходу маршрута, чтобы не возникло никакой проблемы. Этот поезд не везде проходит.

Большими уверенными шагами господин Фотиаде вернулся в свою комнату и открыл шкаф.

— Господин начальник, — сказал стрелочник, присаживаясь на краешек кровати, — если поезд здесь проходит, это значит, как сказать... значит, нам доверяют.

— Разумеется, — согласился господин Фотиаде. — Если бы было известно, к примеру, что ты любишь выпить, не видать бы тебе этого поезда как своих ушей.

— Что же, господин начальник, разве я люблю выпить?!

— Нет, вот я как раз и говорю: если бы ты любил выпить, это было бы известно, и его бы здесь не пустили.

— Сколько я пью, так он может хоть каждый день проходить, — сказал стрелочник.

— Он пройдет сегодня, завтра и в четверг, — сказал господин Фотиаде. — Так мне соообщили.

— Всего три дня? — удивился стрелочник и тихо добавил: — Вы, может, чего сделали, почему он всего три дня проследует...

— Пока и трех дней достаточно, — сказал господин Фотиаде, натягивая форменные брюки. — Он и там ходил не чаще.

— Стало быть, господин начальник, коли он три дня подряд ходит, надо полагать, мы можем гордиться, а?

— Можем, но не зазнаваться. Он больше за весь год, возможно, и не появится. Ладно, отправляйся в свою будку. Уже половина третьего. Как линия?

— Свободна, как же иначе?

— Закрой ее, откроешь, когда я скажу, — распорядился господин Фотиаде. Голос его стал немного жестче.

— Иду, — сказал стрелочник и вышел.

На улице было душно. Он свистнул Мишку, и собака появилась из темного зала ожидания. Двинулся по тропинке. Через несколько шагов ударил ботинком пустую консервную банку. Наклонился и отбросил ее в бурьян. Войдя в сторожку, зажег лампу и вытащил из-под кровати фонарь. Закопченное стекло было засижено мухами. Он попытался вытереть его снаружи, но грязь не отходила. И он бросил. В темноте, да на такой скорости, сам черт не разглядит, каков его фонарь. Лишь бы было видно, что зажжен.

Потом вышел на крыльцо. После вчерашней жары небо заволокло тучами и вдали за речкой огнем вспыхивали зарницы. В бочажке за сторожкой что-то плеснулось — рыба или утка. Он спустился вниз и направился к стрелке, установленной на главной линии. Протянул руку, ухватился за рукоять и потянул вниз. Послышался скрежет железа. Побеги пустырника между шпалами маневренной линии вздрогнули. На такой-то скорости этот состав мог бы врезаться прямо в дощатый сарай. Стрелочник дернул рукоять вверх, и стрелки снова придвинулись к главной линии. Затем он отправился к сигнальному рычагу и поставил красный круг перед фонарем. Таково желание бедняги начальника. Хочет сам дать составу зеленый свет. Начальник всегда начальник. Стрелочник вернулся в сторожку и взглянул на большой будильник, тикающий на окне. Оставалось еще семнадцать минут. Он вынул из портсигара сигарету и вышел на улицу. На вокзале горели все огни — начальник зажег свет и в зале ожидания, и в сарае. Как на Рождество, когда ждут колядующих. Если они приходили — семь километров по рытвинам и ухабам из-за каких-нибудь десяти — пятнадцати леев и стопки цуйки идти не стоило.

Звякнул телефон.

— Сию минуту, господин начальник, — сказал он, взявши трубку. Вернулся на линию и поднял рычаг: в фонаре снова появился зеленый круг. Путь свободен. Теперь состав может идти.

Он сел на ступеньки. Расстегнул верхнюю пуговицу рубахи и отер голову платком. Начался дождь. Пускай пройдет за эту ночь, а завтра нужно покрасить вывеску. Из поезда название станции не прочтешь. И все равно надо покрасить. Лягушка прыгнула к его ногам и исчезла в траве. Начальнику нравятся лягушки. И ему, Симиону, тоже, но меньше. Завтра пойду к болоту и поймаю. То есть не завтра, завтра, если поезд в самом деле пахнет розами, как сказал начальник, зарежу еще одну курицу. При воспоминании о начальнике он улыбнулся. Большой выдумщик этот начальник. Надо же, поезд с розами...

Мишка, лежавший рядом, вдруг сел, навострил уши и тихонько зарычал.

— Ты чего? — удивился стрелочник. И взглянул на полотно. Должно быть, заяц. Когда Мишка был помоложе, то летом гонял зайцев. Иногда брал, а иногда нет. Теперь они хоть через его хвост будут прыгать, он не пошевелится. Бедняга растолстел, шерсть вылезает.

Мишка вскочил на ноги и зарычал громче. Встал и стрелочник. Может, на полотне волк. Ничего не видать, только рядом сверкают прямые полоски рельсов, но и они теряются, уходя в темноту.

— А ну замолчи! — прикрикнул стрелочник и повернулся к реке. Прислушался. Вроде что-то слышно. Торопливо вошел в сторожку и посмотрел на часы: три часа четыре минуты. Вот оно что, сообразил он. Взял фонарь, поднял стекло и с трудом зажег фитиль. Руки дрожали. Он спустился с крыльца на гравий перед сторожкой и, пока поправлял фуражку, услышал вдали, сквозь вой собаки, шум.

— Пшел! Пшел отсюда! — прикрикнул он на собаку и наклонился, чтобы взять камень. Мишка не убежал, только отполз подальше. Распрямившись, стрелочник увидел силуэт господина Фотиаде на середине перрона и поднял фонарь — пускай знает, что стрелочник на посту; кинул камень туда, где была собака, Мишка залаял хрипло, как волк. Промахнулся. Хотел взять еще камень, но шум поезда приблизился, стал явственным. Он повернул голову на шум и засек взглядом ветви плакучей ивы на краю бочажка — их всегда задевала труба паровоза, если проходил пассажирский. И когда локомотив состава вошел в слабо освещенную зону вокруг сторожки, убедился, что действительно этот паровоз выше, потому что на сей раз задела ветви не труба, а часть гигантского горизонтального цилиндра, и еще успел заметить темные окна, и большие колеса, и темно-синий цвет двух первых вагонов, а потом поднятая составом пыль ударила в лицо, и он невольно зажмурился. И тогда в мозгу пронеслось, что запаха не чувствуется. Он быстро отер лицо левой рукой, открыл глаза и успел увидеть последний вагон, проносившийся перед ним, а потом задние буфера, между которыми не было ни огонька; тень вагонов становилась все короче и исчезла вовсе, когда поезд проходил перед станцией. Он опустил фонарь и принюхался. Пахло обычным поездом, только, пожалуй, запах был сильнее обычного. Шум постепенно стихал, и только Мишка из кювета как скаженный заливался лаем.