Таис Сотер - Птица в клетке

Чужак крепко держал меня за руку, не давая выскользнуть, и что-то быстро тараторил на смутно знакомом языке. Точно… мама пела мне песни, которые звучали очень похоже. Но незнакомец не мог быть маминым другом, иначе бы он не говорил с ней так резко и грубо. И она тоже отвечала ему на певучем языке, просила, умоляла о чем-то.

Я нахмурилась. Происходящее мне не нравилось.

«Отпусти! Мне больно!»

Мама запретила мне так разговаривать с кем-то, кроме нее. Только горло сейчас так пересохло, что я ничего не смогла бы произнести вслух. Но даже мой мысленный приказ незнакомец не услышал. Невозможно! Испугавшись, я начала вырываться, и меня грубо встряхнули, а затем поволокли за собой.

Новое место. Меня несли на себе, словно мешок. За спиной слышались шум и крики. Тот, кто тащил меня, завернув за угол, забежал в комнату и что-то сделал с дверью. Меня опустили на пол, не обращая внимания на мое сопротивление и попытки сбежать.

— Тихо, мальчик. Я не причиню вреда. Я лишь заберу то, что тебе не положено, — незнакомец наконец-то заговорил так, что я могла его понять. — Твой дар принадлежит роду Ксано — Хельга, предав нас, не имеет права на него. Ты не виноват, я знаю, маленький одаренный… но у меня нет времени на иное решение.

Что-то холодное прижалось к моему затылку, причиняя боль. И я закричала, завопила от ужаса, потому что звать на помощь у меня уже не получалось.

Я проснулась, едва начало светать, с жуткой головной болью — отголоском испытанной в чужих воспоминаниях, внезапно пробудившихся во мне. То, что события из сна были реальными, я не сомневалась. И принадлежали они Ядгару. Там, во сне, были он и его мать. И он… у него был дар, я уверена в этом. Пока что-то с ним не сделал тот человек, Ядгар Альге был эспером. Сколько ему тогда было? Пять или шесть лет…

Мальчика искалечили, и Хельга ничего не сделала, чтобы защитить сына. Понимала ли она тогда, что Ядгар не просто лишится своей способности, а станет по сути эмоциональным калекой? Как она могла это допустить?

Я порой сама ненавидела свой дар, но если бы меня лишили его насильно, смогла бы я выжить? Неудивительно, что Альге потерял об этом воспоминания и стал… таким.

Хельга… Я вспомнила, что рассказывал мне Юрий о матери Ядгара. Он говорил, что она была его соплеменницей. Хельга Ксано с Гардарики. Имя этого рода звучало у меня во сне. Гардарийка и эспер, передавшая свой дар сыну, а затем внуку. Последнее удивляло меня больше всего.

Способность к телепатии и эмпатии редко наследовалась или повторялась в роду, тем более через несколько поколений. Слишком уж редкое сочетание генов и условий порождало возникновение дара, и все попытки создать эспера с помощью биоинженерии заканчивались крахом, заставляя ученых нервно шутить, что они наконец-то сумели обнаружить наличие магии в мире. Оправдывала все неудачи науки невозможность накопления обширных знаний об эсперах — даже заселенных миров на сегодняшний день было больше, чем людей с этим даром.

Тем не менее вот уже как минимум три поколения дар эспера проявляется в потомках Ксано. Зарина родилась обычной, зато Замир с его парадоксально сильным даром свидетельствовал, что способности в роду Ксано не думают угасать… Нет, уже не Ксано, а Альге. Это было удивительно, невероятно, пугающе. Если бы за пределами Гардарики узнали о чем-то подобном, наверняка бы сочли угрозой. Неудивительно, что тот незнакомец «забрал» дар у Ядгара, желая скрыть от чужаков истинную силу и мощь представителей своей родины.

И Юрий… Неужели он здесь за этим? Он пришел за Замиром так же, как тот человек когда-то за Ядгаром? Нет, нет. Ведь с императором они познакомились давно, еще до того, как ребенок появился на свет.

«Возможно, он просто выжидал». От этой мысли меня кинуло в дрожь. Юрий мог намереваться искалечить Замира, а заодно и меня. Но пока это были догадки.

На прием к Кронберг я шла как на смертную казнь. Во-первых, мне так и не удалось поспать после того сна о прошлом императора, и сейчас я чувствовала необычную вялость. А во-вторых, последний наш серьезный разговор оставил у меня неприятное послевкусие. Я знала, что она снова напомнит об Анхеле, а говорить о жене императора у меня не было никакого желания. Но Алана меня удивила. Получив подтверждение, что Замир готов увидеться с матерью, она только кивнула, заявив, что не сомневалась в моем содействии.

— Тогда к чему все это? К чему было спрашивать мое согласие? Вы просто могли приказать…

— Не я приказываю, Эрика, а Альге, — мягко сказала Кронберг.

— А вы лишь служите его посредником, да? — не скрывая иронии, спросила я.

Мы сидели в ее кабинете — просторной прямоугольной комнате, которая благодаря стараниям доктора утратила лонгийский вид. Кронберг поснимала гобелены и картины, убрала украшения, оставив белые гладкие стены и самую простую мебель. На окнах вместо тяжелых штор были плотные жалюзи, сейчас приподнятые и впускающие тусклый свет. Но безликой комната не стала, она обрела строгость и ясность, свойственные Алане. Правда, сейчас психиатр строгой не казалась: лицо ее было на редкость умиротворенным и мечтательным, и сама она словно витала в облаках.

— Чаще всего — да, — согласилась Кронберг. — Но знаешь, я стараюсь отстаивать и твои интересы, чтобы дать тебе возможность выбирать и решать самой. Тебе это нужно, чтобы стать более самостоятельной.

Я встала и подошла к окну, не желая, чтобы Алана видела мое застывшее лицо.

— Конечно, мне необходима самостоятельность. Пригодится, когда я стану свободной… — Короткий смешок сорвался с моих губ. — А вы сами верите в это? Что я справлюсь?

— Да, — без тени сомнения сказала Кронберг.

Я прислонилась разгоряченным лбом к стеклу, зажмурив глаза. Как бы мне хотелось верить ей, хоть кому-нибудь… но везде, где ожидала поддержки, я наталкивалась на пустоту.

Как бы я ни старалась скрыть смятение своей души, Алана все-таки что-то почувствовала. Подошла и, не прикасаясь, встретилась взглядом с моим отражением.

— Все не так плохо, — тихо сказала она. — Может быть, ты не замечаешь, но император постепенно меняет отношение к тебе. Дает больше свободы… Ты знаешь, что наши разговоры не прослушиваются? Я ему заявила, что откажусь с тобой работать, если он не выполнит это условие. Это пространство для искренности и честности, место, где ты можешь быть собой, иначе все наши встречи зря.

— И он пошел на это?

Кронберг усмехнулась.

— Нет. Сначала великий тай в очень характерной для него манере указал мне мое место. Но сегодня внезапно изменил решение.

Уловка? Нет, вполне могло оказаться и правдой. Альге мог позволить еще немного ослабить мой ошейник, посчитав, что я перестала трепыхаться.