Генри Олди - Книга магов (антология)

Линго молча выпрямился, он опоздал с искусственным дыханием. Не сработали человеческие средства.

— Широкий Круг разорван? — почти не двигая губами, произнес статуей замерший у порога Рианальт. — Разорван?!

— Она успела… принести Дар. — Линго не узнал свой голос. Слезы щипали глаза, и он даже не пытался их спрятать.

— В поселке военные, — глухо сообщил Рианальт. — Скоро доберутся и до нашего дома.

— А! — махнул рукой Норкрион. — Чего уж… Все равно не вышло… Эй, Заложник, ты можешь оживить ее? Это ведь не меня переделать — пусть хоть немного толку от твоей магии будет! Добился ты своего, да? Принесла жертву наша девочка — и где она теперь? А меня вот и на это пока не хватает…

— Тейчан! — простонал Линго.

Все теряло смысл. Все.

— Вот оно как — от себя отказываться! Счастливая… — Норкрион, казалось, бредил. — Кто умер — тот свободен… А может, мне самому к военным выйти? Заявить, вот он, я, Норкрион, Дарлашун, Врокурас… Надо же — сам все имена уже не вспомню! Сам… И — выйду. А перед смертью попробую убедить себя — не нужна ненависть… Вот тогда меня в предательстве никто не упрекнет, и я сам себя — тоже… Хотя последнее и неправда!

Губы Заложника безмолвно затанцевали. Он хотел одного — чтобы тягостная сцена закончилась поскорей.

(«Успокойтесь, старейшина!» — совсем издалека прозвучал искаженный голос Рианальта.)

Из приоткрытых губ Тейчан высовывался ставший уродливым язык. В кристалле он не отражался.

— Вот прямо сейчас выйду и сдамся… Спроси свой камень о Тейчан, Заложник! Нет — лучше о замене Дара!!! Что же, зря девочка жизнь положила?

— Замолчите! Замолчите все!!!

Не ясно, где у кристалла настоящие грани, где — отражения. Их много, много, много…

«Ты этой жертвы хотел?!» — с поистине человеческой злостью спросил кристалл Линго.

Грани переливаются, манят, уволакивают в себя из реальности, завораживают, успокаивают, шепчут, сигналят о чем-то…

— А ее в самом деле можно вернуть?

— Замолчите!

Огонек.

— …А может и мне следом за ней, а? Мертвые уж точно никого не ненавидят! Тогда, может, и удастся… жертвоприношение…

— Дар будет принесен.

Холодные ровные слова.

— Что-о? Что вы сказали?

Чудовищное усилие — чтобы оторвать от кристалла взгляд.

— Дар будет принесен, — чуждо и четко произнес Линго. — Ясно? Я., сейчас вернусь, а вы все быстро соберитесь здесь, возьмите ее за руки и держите. Норкрион — вспоминайте все, о чем мы говорили. Вы не проиграли! Думайте и о ненависти, и обо всем остальном. О том, что жизнь в таких условиях — тоже жертвоприношение, только растянувшееся во времени, и что оно может быть принято Мирозданием, а согласие принести Дар принесет свое чудо когда-нибудь много лет спустя… Подумайте, почему оказался необходим именно этот Дар, сопоставьте одно с другим… Начать жизнь сначала можно на самом деле и когда угодно! А я — сейчас. — Он приоткрыл дверь и устремил взгляд на лестницу, ведущую на чердак. — Нет, запомните еще одно: Чудеса даются людям не просто так, не для того, чтобы они могли ими попользоваться и все… Их нам дали, чтобы каждый сам однажды сделал правильный вывод… Надеюсь, у вас получится!.. Суть ведь не в формулировке. — Линго сморщился, глядя на грязные ступени, но тут же понял, что ему вовсе не обязательно подниматься наверх: дверь чердака уже отворилась и в ее проеме замаячила бесстрастная металлическая маска. Он вздрогнул и снова повернулся к сидящему возле Тейчан Норкриону. — Короче, повторяйте все это или что хотите, просто повторяйте… Или — молитесь…

Они сидели, взявшись за руки: задумавшийся о чем-то своем Рианальт, удрученный случившимся с Тейчан силач, подросток с покрасневшими глазами, сжавшийся в комок и втянувший голову в плечи, почти (но все же не до конца) морально разбитый старейшина, мертвая молодая женщина и Заложник, за спиной которого маячила безмолвная фигура.

В кругу горела хилая свечка, перстень с камнем теперь был надет на нее.

Сидели и ждали.

Блеск лезвия. Вспышка ослепительно яркого света. В ее огненном полыхании возник вдруг человеческий абрис и быстро оброс объемом и цветом: незнакомый в лицо всем, кроме Норкриона, мужчина в летах, лысоватый и грузный, сидел за столом, изредка чиркая золотой чернильной ручкой по бумаге, и к его лицу нагибалась настоящая электрическая лампа на колченогой подставке… Неожиданно он зашатался, покраснел до свекольного цвета и повалился лицом на стол, сбивая лампу в сторону и комкая попавшиеся под пальцы листы. Слетел на пол и превратился в дребезги невезуче приткнувшийся у края стола стакан, потом раздался быстро стихающий хрип…

Вспышка — и вновь стали видны знакомые стены, которые теперь почему-то странно увеличивались на глазах, становясь размытыми, огромными и непривычными…

Вспышка.

Громоподобный треск выбиваемой двери…

— Ну, что там? — спросил командир отряда патруля, когда несколько солдат высыпали из дома с голубятней.

— Чепуха одна. Взрослых — никого, зато младенцев — куча… — доложил сержант. — Ясли, должно быть. Только воспитателя нет.

— Вот черт! — треснул по дверному косяку кулаком командир (этот дом был последним). — Никого, значит? Пустышка? Ну ладно… Уходим!

До рассвета ему надо было успеть обыскать еще одно селение. Откуда ему было знать, что произошло минуту назад в столице? Вести не сразу преодолевают такие расстояния.

Правда, позже, уже в дороге, ему вспомнилось вдруг, что среди суеверных простых людей, главным образом в дальних селах, ходят смутные слухи, что, мол, в тех местах, куда люди вызывали Заложников, часто находят подкидышей. Так ведь то — по одному, а не по пять штук скопом. Да и вообще, скорей всего, Храм и чудеса — всего лишь сказки.

Самые обыкновенные сказки…

Вода была всюду. Она оседала на одежду и лица промозглой сыростью, нависала сизыми космами туч над вершинами увечных осин, смачно и длинно чавкала под ногами, и казалось, что буро-зеленое месиво матерого мха взасос целует подошвы. Было тихо. Ветер, весь день хулиганивший над болотами, умаялся наконец и теперь едва ощутимо шуршал в чернеющих листьях. Даже комары угомонились и поотстали, за исключением двух-трех особо жаждущих. А впереди, где медленные тяжкие тучи воспалялись тусклым закатом, погромыхивало невнятно, но обещающе: в пугливых невзрачных сумерках зрела гроза.