Елена Бергман - Мир львинов

— Пить дай… — попросил он еле слышно.

Варму разулыбался еще пуще и засуетился. Приподняв больному голову, он поднес к его губам большую раковину, наполненую чистой родниковой водой. Эрих пил, и пил, пил — жадно, захлебываясь, и выпил все до капли.

— Еще… — попросил он, проваливаясь в сон.

Последним, что юноша услышал, засыпая, был голос Варму, произнесший странную, неизвестно к кому обращенную фразу: — Будет жить…

Эрих поправлялся до обидного медленно. Раны, нанесенные быком, не хотели заживать и болели, тело отказывалось служить. Поначалу юноша был слабее новорожденного котенка. Ранэ все время находилась рядом, ухаживала за мужем, кормила его с ложечки и всячески баловала.

Эрих злился на свою беспомощнось, и нередко срывался на жене, доводя бедняжку до слез.

Потом ему становилось стыдно и он просил прощения, чтобы через пару дней снова накричать на нее. Ранэ покорно терпела его попреки и исполняла любые прихоти, и неизвестно, чем бы кончилось дело, не заметь Варму неладное. Ранэ в тот же день заменили на мрачную, немолодую львию, и Эриху пришлось сдерживать свой темперамент — его новая сиделка не позволяла повышать на себя голос. При первой же попытке Эриха покапризничать она молча залепила больному пощечину, вылила ему на голову якобы недосоленный мясной суп и гордо удалилась, оставив юношу в полном одиночестве. Когда львия вернулась, давно стемнело.

Эрих, голодный и мокрый, был безумно ей рад и с тех пор стал самым примерным пациентом на свете, бесприкословно выполняя все требования своей грозной сиделки: он боялся ее до колик в животе.

Лишь через четыре месяца юноша окреп настолько, что сумел встать с постели. Ему пришлось заново учиться ходить: раненая нога болела и подкашивалась, голова кружилась, но желание поправиться оказалось сильнее, и в конце-концов однажды утром Эрих, ковыляя и тяжело опираясь на палку, самостоятельно пересек комнату и выполз на улицу. Это была победа!

Щурясь от яркого света, выздоравливающий стоял, пошатываясь, на крыльце и вдыхал чистый, морозный воздух. Вокруг лежал снег.

— Зима… — удивленно пробормотал Эрих.

Как же долго он болел! С момента той, роковой охоты прошло почти полгода…

Задумавшись, Эрих сделал неосторожное движение, раненая нога подвернулась, и юноша полетел в сугроб. Снег оказался очень холодным. Палка упала по другую сторону крыльца, и Эрих не мог ее достать. Встать тоже не получалось. Пробахтавшись в сугробе некоторое время, юноша смирился и на четвереньках пополз обратно в дом. С тех пор он стал осторожнее и больше не отправлялся на прогулки один.

Силы возвращались, голова перестала кружиться, и к середине весны Эрих уже мог сам дойти до реки и обратно, не падая и не отдыхая. Единственное, что огорчало его, это сильная хромота — раненая нога так и не восстановилась полностью. Эрих в восемнадцать лет превратился в калеку — он больше не мог бегать и охотиться, и ему пришлось всерьез задуматься о том, что делать дальше — увечных в поселении не жаловали… Но юноша не отчаивался — он выжил, и Ранэ все еще любила его. Молодая женщина вернулась к мужу, как только Варму ей позволил, и казалась вполне счастливой: болезнь пошла на пользу вспыльчивому юноше, поубавив ему эгоизма — Эрих стал мягче и терпеливей и перестал думать только о себе.

Но его положение было более чем шатким. Все чаще и чаще хромой ловил на себе недовольные взгляды соседей. В доме поселилась нужда, и если бы не Варму и Мрах, делившиеся своей долей добычи, то Эриха и Ранэ ждал бы голод. Надо было срочно найти себе занятие по силам, пока обозленные селяне не выгнали его в лес за бесполезность. Эрих долго ломал голову над этим вопросом: пытался плести корзины, вырезать из дерева и даже шить, но у него ничего не получалось. А потом у них с Ранэ родилась дочь, Варму привел в стойбище полугодовалого жеребенка, а Эрих открыл для себя глину.

Так начался новый период его жизни.

Немало серьезных открытий совершаются совершенно случайно…

Эрих, томимый беспокойством и скукой, сидел на бревне и смотрел, как соседские дети играют с глиной, заготовленной для очага. Юноша знал, что от соприкосновения с пламенем глина не только подсыхает, но и преобретает каменную твердость. От нечего делать подобрав небольшой комок, он мял его в пальцах, то скатывая в шарик, то превращая в лепешку. В конце-концов вылепив что-то, по форме напоминающее раковину для питья, юноша со вздохом бросил свое изделие в огонь и забыл о нем. Утром Ранэ вычищала золу и наткнулась на непонятный предмет. Озадаченная женщина решила показать находку мужу. Эрих не сразу понял, что это, повертел в руках и хотел было уже выбросить, как вдруг его осенило — глина! Она затвердела, сохранив прежнюю форму, но получившаяся «раковина» оказалась несколько помята.

Пытаясь подправить изделие, Эрих с удивлением обнаружил, что обожженая глина не размокает в воде. Заинтересованный, юноша продолжал эксперименты, и, двигаясь наощупь, путем многих проб и ошибок, через два месяца поставил перед женой первый глиняный горшок. Посудина была не слишком велика и неказиста, но Ранэ моментально оценила подарок. Удивительные свойства горшка привели ее в восторг: раньше воду кипятили в больших раковинах — в но в них много не нальешь, или в сосудах из коры — поставить их в огонь было нельзя — сгорят, и женщины один за другим клали внутрь раскаленные в костре камни. Разумеется, вода в конце-концов нагревалась, но становилась грязной и мутной от золы и копоти. Новый горшок не горел и вода в нем оставалась чистой и прозрачной! Довольный Эрих сделал еще несколько посудин разного размера и формы — для семьи и друзей. Слух о горшках из глины распостранился по селению очень быстро. Женщины жаждали заполучить хотя бы один такой, и юноша ожил — он вдруг стал очень нужным человеком. Целым днями сидел он во дворе и лепил, лепил… Соплеменники перестали коситься на него, в доме появились свежее мясо и шкуры, Ранэ сияла.

Ободренный Эрих работал и работал, и буквально за полгода достиг совсем неплохих результатов. На летнем межплеменном торгу новые горшки вызвали некоторое недоверие, но лишь поначалу. Представители соседних племен довольно быстро оценили изобретение, и охотно меняли его на соль, кость и даже редкую, привозимую издалека ткань — лен. Неожиданно для себя Эрих — калека стал весьма состоятельным.

Ранэ щеголяла новыми украшениями и платьями, соплеменники смотрели с уважением, и юноша был почти счастлив. Но только почти.

Он был еще очень молод, его тело жаждало движения. Он мечтал о длинных походах, о стремительном беге по степи, о подъемах в горы, но мог лишь ковылять, опираясь на палку, и это сводило его с ума. Как же он ненавидел свою хромую, подгибающуюся ногу! И как много бы отдал за то, чтобы хоть ненадолго стать прежним. Да все бы отдал, исключая лишь жену и дочь! Девочка росла не по дням, а по часам, и уже вовсю ползала на четвереньках. Синеглазая и кудрявая, как мать, она была прелестна, и Эрих души в ней не чаял. Когда малышка сидела у него на коленях, лопоча и пуская пузыри, молодойтотец забывал обо всем на свете. Больше папы и мамы крошка Ласка любила только жеребенка. К тому времени, как она научилась ходить, тот заметно подрос и стал совсем ручным. Смешно, по утиному, переваливаясь и поминутно падая, Ласка пробиралась под самые его копыта и целовала и гладила теплую лошадиную морду. Жеребенок, похоже, тоже привязался к девочке: ни разу он не лягнул и не укусил малышку и приветствовал ее появление радостным ржанием. Однажды Эрих, желая порадовать дочку, усадил ее в шутку на широкую лошадиную спину. Девочка пришла в восторг, жеребенок спокойно стоял, кося на свою подружку карим умным глазом, а потом вдруг шагнул вперед. Ласка завизжала, но не упала, крепко обхватив его гладкие бока крепкими ножками. Немного покатав малышку, Эрих подхватил ее на руки и опустил на землю. Вид у него стал очень задумчивый.