Евгений Кузьмин - Между

Однажды обыденным вечером, после долгого утомительного дня, я силился читать маленькому сыну сказку братьев Гримм. Собственно, это можно считать передачей традиции, установлением эмоциональной связи. С детства люблю эти сказки, особенно всё страшное и ужасное в них. Наверное, такие сюжеты — лучшее, что дарит нам жизнь. О них чаще всего вспоминается, если удалось из них выбраться, — из кромешного ужаса к свету. Итак, я бубнил:

— Вскоре она и родила мальчика, у которого во лбу красная звезда…

Я подумал об истоках коммунистической идеологии в Германии, о Карле Марксе, но ничего не сказал об этом, лишь продолжил зачитывать:

— Тогда обе её сестры, сговорившись между собою, решили бросить этого милого младенца в воду. И в то время, как они исполнили своё злое намерение, вдруг взлетела вверх птичка и запела:

Услышав это, обе злодейки испугались и пустились бежать домой. Когда король вернулся из поездки, они сказали ему, что королева родила собаку.

— А я бы даже хотел, чтобы мой сын был собакой, — перебил меня мой ребёнок.

Я же пристально на него поглядел и подумал: «Что-то в этом есть, послушания современным детям не достаёт, равно как и преданности… и вообще, им следовало бы поучиться у собак». Но, однако, вслух этого не высказал и просто продолжил:

— Король ответил на это: «Что от Бога, то всё на благо».

Эта фраза на столько меня потрясла, что я перешёл к полностью автоматическому чтению, сосредоточив всё своё внимание не на произносимых словах, но на этом утверждении. Неужели благо? Как можно считать все наши нелепые блуждания благом? А их отсутствие? Да ведь это ещё хуже! Я думал о Гильоме, который бы мог все это разъяснить, играя понятием «бог». И ещё эта собака… Нет, увы, собакой я быть не сподобился. Где мне до этого благородного животного! Но и обычным человеком я ведь тоже давно как не являюсь, хотя уже много лет тому, как перестал задумываться над этим, принципиально отказавшись от любого самосознания. Ведь, как сказано в Мидраше Рут Рабба, 3:4: «У каждого праведника имеется своё личное пространство». Толпы — это для людей с низким духовным уровнем… а, значит, и религии? И воспоминания нахлынули.

На самом деле, если смотреть на вещи здраво, не замыленным догмами, стереотипами, штампами взглядом, без всяких идолов Фрэнсиса Бекона, конечно, по сути, я никакой не зомби. Мыслю вольно, независимо. И всё сам. Всегда сам. Это атипичная внутренняя свобода, иммунитет от любого зомбирования — прямой результат того, что, на самом деле, формально я зомби. И здесь ничего не поделаешь. Кем бы я себя не осознавал, как бы я ни поступал, ни думал — я зомби. Это паранормальный нормальный факт, сверхъестественная естественность, факт. Парадокс? Вовсе нет. Ни капельки. Логическая несостоятельность моих рассуждений, мнимая парадоксальность — лишь результат невозможности полностью рационализировать, формализовать язык. Но по порядку.

В юности мне мнилось, что история даёт ключ к пониманию сути нашего мира, в котором человек — мерило всего. Ведь ничто не стабильно, всё меняется. И любую вещь можно ухватить, как нечто относительно целостное, постигнув динамику её изменений. Я был достаточно наивен, читая настоящих историков, полностью игнорируя предисловия в советских книгах. Возможно, когда-то давно я честно попробовал начать читать книгу сразу после фронтисписа, но не пошло… Следует оставить создание ложной памяти. Я фантазирую. Не помню, когда и почему я отказался от введений к текстам. Между тем, именно предисловия и содержали базовую информацию об официальной советской исторической науке. В книгах о Древнем Египте рассказывалось о Ленине, и в книгах о крестовых походах верховодил Ленин. Ильич был с нами, с ними и везде и всегда. Я не мог быть своим в среде советских идеологов. Совершенно. Времена, конечно, изменились. Но люди остались прежними. Впрочем, это даже не советское, а общечеловеческое. И учёные слишком часто ищут простые ответы в пустых словах. Переосмысление сути часто осознается как угроза существующему миропорядку, принимаемому за конечную истину. Кроме того, исторический диалог — это нарратив. Важно вписаться в него, а не понять «как было». Вспоминается Мигель Сервет, который в XVI веке очищал первоначальное христианство от позднейших наслоений… и на этом погорел.

А я был упорен и записался на подготовительный курс. Один из важнейших предметов там — английский язык. Эту дисциплину часто, приблизительно раз в два года, ставили вступительным экзаменом. Учительница, впервые войдя к нам в класс, бодро продекламировала: «Так какую мы с вами будем читать книгу? Вы, конечно, любите детективы?». К сожалению, природа одарила меня зычным голосом и многочисленные «да» заглушило моё твёрдое «нет». Я вовсе не пытался никому ничего навязывать, даже старался высказать свою позицию предельно тихо. Но никто и не кричал. Моё тихое «нет» заглушило тихие «да». Кажется, не я один высказался против детективов. Но услышали меня отчётливее других. И ведь, в самом деле, что я должен был сказать? Солгать? Я и правда не зачитывался детективами. Где-то в глубине души я уповал на разбор текстов Э. По. Впрочем, возможно, учительница как раз планировала развитие событий, не предполагавшее выбора. Она быстро, твёрдо и решительно произнесла: «Ну что ж. Будем читать рассказы Голсуорси». К чему был её вопрос, если автор заранее известен… Возмущённый гул стал ей ответом. А я испытал горькое чувство вины. Но скоро я проникся чужой болью, осознав, что моя юдоль ещё не самая страшная. Никогда мне не забыть судьбы британских бедняков, вместе с которыми мы непереносимо страдали, разбирая остросоциальные в далёком прошлом тексты. Нет-нет, разумеется, Голсуорси бывает замечательным. Но нам предлагали очень уж занудные рассказы, словно отобранные специально в качестве мести за нелюбовь к детективам. Тематика сборника явно продиктована сутью идеологии недавних лет. Октябрьская революция часто оправдывалась несправедливостями эпох и государств, не имеющими к ней никакого отношения.

После одного из уроков (кажется, то была философия) я двинулся в туалет по пустому пространству поздневечерних коридоров. Вдруг за спиной раздался гулкий звук торопливых шагов, но, не успев обернуться, я получил удар по голове. Помутнение, мрак, падение… Да-да, меня убили. После урока философии. Вполне в духе «Братьев Карамазовых». И эта причастность моей личной судьбы традиции великой литературы и сегодня наполняет меня гордостью.