Энтони Берджесс - Сумасшедшее семя

— Отче, прости их, ибо не ведают, что творят.

Тристрам отступился, тяжело дыша.

— Хорошо, — сказал капитан. — Ну, значит, мы знаем, когда надо действовать. Можете ожидать, видите ли, окончательного позора своего брата и наказания своей жены.

— Что вы хотите сказать? О чем это вы говорите? Наказание? Какое наказание? Если собираетесь за мою жену взяться, оставьте эту суку в покое, слышите? Она моя жена, не ваша. Я сам по-своему разберусь со своей женой. — И, не стыдясь, захныкал. — Ох, Бетти, Бетти, — завывал он, — почему ты не вытащишь меня отсюда?

— Вы, конечно, понимаете, — сказал капитан, — что находитесь здесь из-за брата?

— Поменьше болтовни, — прогнусавил Тристрам, — и побольше синтешока, вы, лицемер, обжора. Ну-ка, руки вверх.

— Напитайте во имя любви к небесам, — вторил блаженный Эмброуз Бейли. — Не забывайте служителей Господа во дни изобилия своего. — Он упал на колени, вцепился в ноги капитана, чуть его не свалив.

— Охрана! — крикнул капитан.

— И, — сказал Тристрам, — оставьте в покое моего ребенка. Это мой ребенок, вы, маньяк-детоубийца. — Он начал слабыми кулаками постукивать в капитана, как в дверь. — Мой ребенок, свинья. Мой протест, мое грязное слово грязному миру, ты, разбойник. — И начал обыскивать капитана на предмет синтешока проворными длинными обезьяньими руками.

— Охрана! — крикнул капитан, отбрыкиваясь от него.

Блаженный Эмброуз Бейли отпустил капитанские ноги, пополз, упав духом, назад к своему топчану.

— Пять раз «Отче наш» и пять «Богородице, Дево, радуйся», — сказал он небрежно, — сегодня и завтра в честь Цветочка. Идите с миром, Бог вас благословит.

Явившийся охранник весело спросил:

— Не доставили вам никаких неприятностей, а, сэр? Хорошо. — Руки Тристрама, слишком слабые для дальнейшего обыска, повисли по бокам. — Вот, — ткнул в него пальцем охранник. — Настоящим кошмариком был террорист, когда только тут появился. Никак не могли его вразумить, настоящий преступник. Теперь здорово пообломался, — с оттенком гордости сказал он.

Тристрам забился в свой угол, бормоча:

— Мой ребенок, мой ребенок, мой ребенок.

С этим спондеем в ушах капитан ушел, нервно усмехаясь.

В конце декабря в Бриджуотере, графство Сомерсет, Западная Провинция, мужчина средних лет по имени Томас Уортон, шедший домой с работы вскоре после полуночи, подвергся нападению каких-то юнцов. Они пырнули его ножом, ободрали, насадили на вертел, смазали жиром, нарезали, приготовили, — открыто, без всякого стыда, в одном из городских кварталов. Голодную толпу, которая шумно требовала ломтей и кусков, удерживали позади — чтобы не нарушился Королевский Мир — жующие, брызжущие слюной серые. В Тереке, Северный Райдинг, трое парней — Альфред Пиклс, Дэвид Огден и Джеки Пристли — были насмерть убиты молотком в темной пивной и утащены через задний двор в дом чуть дальше по улице. Два вечера улица веселилась под дымок жаркого. В Стоуке-на-Тренте из-под снега внезапно оскалился скелет женщины (позже опознанной как Мария Беннет, незамужняя, двадцати восьми лет), начисто лишенный нескольких хороших вырезок. В Джиллингеме, графство Кент, Большой Лондон, на потайной задней улочке открылся продуктовый магазин, где по ночам шла жарка; похоже, его опекали представители обеих полиций. Ходили слухи о солидных хрустких рождественских обедах в некоторых не подвергшихся преобразованиям районах побережья Саффолка.

В Глазго на хогманей [29] Встреча Нового года, торжественно отмечаемая в Шотландии. секта бородачей, поклонявшихся Ньялю [30] Герой исландской «Саги о Ньяле», знаток законов, сожженный врагами своих сыновей. , приносила многочисленные человеческие жертвы, оставляя обожествленному сожженному советчику внутренности, а себе мясо. В не столь изысканном Киркколди наблюдалось немало частных кейли [31] Вечеринка с пением и танцами в Шотландии и Ирландии. с мясными сандвичами. Новый год начинался с рассказов о робкой антропофагии в Мэрипорте, Ранкорне, Берслеме, Западном Бромвиче и Киддерминстере. Потом в столице внезапно полыхнул собственный каннибализм: мужчина по фамилии Эмис претерпел жестокую ампутацию руки на окраине Кингсвея; С. Р. Кок, журналист, был сварен в старом медном котле неподалеку от Шепердс-Буш; мисс Джоан Уэйн, учительница, была зажарена кусками.

Впрочем, все это были рассказы. Никакого реального способа проверить их истинность не существовало; они вполне могли оказаться бредовой фантазией экстремального голода. В частности, одна история оказалась столь невероятной, что бросила тень сомнения на другие. Из Бродика на острове Арран сообщалось, будто за коллективным ночным поеданием человеческой плоти последовала гетеросексуальная оргия в ярком свете брызжущих салом факелов и будто на следующее утро был замечен пробившийся из-под утоптанной земли росток корнеплода, известного как козлобородник. Чему никоим образом ни с какими натяжками было невозможно поверить.

У Беатрис-Джоанны начинались схватки.

— Бедная старушка, — сказал Шонни. — Бедная, бедная старушка.

Он, его жена и свояченица стояли в то яркое, хрусткое февральское утро у стойла Бесси, больной свиньи. Всей обмякшей серой тушей Бесси, слабо похрюкивая, лежала на боку — огромная руина плоти. Верхний бок в странных пятнах вздымался, точно ей снилась охота. Панкельтские глаза Шонни наполнились слезами.

— Глисты в ярд длиной, — сокрушенно сказал он, — ужасные живые глисты. Почему глисты должны жить, а она нет? Бедная, бедная, бедная старушка.

— Ох, Шонни, прекрати, — всхлипнула Мевис. — Мы должны очерстветь сердцем. В конце концов, она просто свинья.

— Просто свинья? Просто свинья? — возмутился Шонни. — Она выросла вместе с детьми, благослови Бог старушку. Она была членом семьи. Она без конца приносила приплод, чтоб мы могли прилично питаться. Ей надо устроить христианские похороны, спаси Господь ее душу.

Беатрис-Джоанна сочувствовала его слезам; она во многом была ближе с Шонни, чем с Мевис. Но сейчас на уме у нее были другие вещи. Начинались схватки. Нынче справедливый баланс: смерть свиньи, рождение человека. Она не боялась, веря в Шонни и Мевис, особенно в Шонни; беременность шла здоровым нормальным путем, терпя только некоторые разочарования: сильному желанию пикулей-корнишонов пришлось остаться неудовлетворенным, стремление переставить в фермерском доме мебель пресекла Мевис. По ночам иногда возникало всепоглощающее желание оказаться в уютных объятиях, как ни странно, не Дерека, а…

— А-а-а-ах.

— Получается две за двадцать минут, — сказала Мевис. — Иди-ка лучше в дом.