Энтони Берджесс - Сумасшедшее семя

— Это потуги, — сказал Шонни с чем-то похожим на радость. — Должно быть, где-нибудь нынче ночью, хвала Господу.

— Немножечко больно, — сказала Беатрис-Джоанна. — Не сильно. Просто чуточку, вот и все.

— Хорошо, — с энтузиазмом пробурчал Шонни. — Первым делом надо клизму. С мыльной водой. Позаботишься об этом, Мевис? И ей лучше принять хорошую теплую ванну. Правильно. Горячей воды у нас, слава Богу, полно. — Он поспешно погнал их в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве; принялся открывать и захлопывать дверцы шкафчиков. — Перевязочные материалы, — кричал он. — Я должен приготовить перевязочные материалы.

— Хватит еще времени, — сказала Мевис. — Она человек, знаешь, не зверь в поле.

— Поэтому я и должен приготовить перевязочные материалы, — взорвался Шонни. — Боже милостивый, ты что, женщина, хочешь, чтобы она просто перекусила пуповину, как кошка? — Нашел льняные нитки и, распевая панкельтский гимн, сплел десять дюймов на перевязь пуповины, завязав на концах узлы. Тем временем Беатрис-Джоанну отвели наверх в спальню, в доме во все горло запели трубы с горячей водой, потрескивая и напрягаясь, как корабль в пути.

Боли становились все чаще. Шонни приготовил постель в отапливаемом сарае, постелил упаковочную бумагу, разгладил поверх нее простыню, без конца распевая. Урожай погиб, умирает верная свинья, только новая жизнь готова показать нос силам бесплодия — жестом, некогда называвшимся «накося-выкуси». Нежданно-негаданно в голову Шонни пришли два странных имени почему-то казавшихся бородатыми, — Зондек и Ашхейм. Кто же они такие? Он вспомнил: древние изобретатели анализа на беременность. Несколько капель мочи беременной женщины, введенные маленькой мышке, заставляли ее быстро достичь половой зрелости. По какой-то причине его сердце прыгнуло в неизмеримом восторге. Это, конечно, огромная тайна — вся жизнь едина, вся жизнь едина. Но сейчас не время об этом думать.

Димфна и Ллевелин пришли домой из школы.

— В чем дело, пап? Что будет, пап? Что ты делаешь, пап?

— Тетке вашей время пришло. Не приставайте ко мне сейчас. Идите куда-нибудь, поиграйте. Нет, постойте, пойдите побудьте с бедной старушкой Бесси. Подержите ее за копытце, бедную старушку.

Теперь Беатрис-Джоанне хотелось лечь. Плодная оболочка быстро лопнула, отошли воды.

— На левый бок, девочка, — приказал Шонни. — Больно? Бедная старушка.

Фактически боль становилась гораздо хуже; Беатрис-Джоанна начала задерживать дыхание и сильно тужиться. Шонни привязал к изголовью кровати длинное полотенце, уговаривал:

— Тяни, девочка. Тяни сильней. Благослови тебя Бог, теперь уж недолго. — Беатрис-Джоанна тянула со стонами. — Мевис, — сказал Шонни, — дело, должно быть, долгое. Принеси-ка мне пару бутылок сливовицы и стакан.

— Осталась всего пара бутылок.

— Вот их и тащи, будь доброй девочкой. Ну, ну, моя красавица, — сказал он Беатрис-Джоанне. — Тяни, тяни, благослови тебя Бог.

Он проверил гревшиеся на радиаторе старомодные свивальники, связанные двумя сестрами долгими зимними вечерами. Стерилизовал свои перевязочные материалы; ножницы кипели в кастрюле; на полу поблескивал жестяной таз; хлопковая вата ждала, когда ее скрутят в тампоны; на косой балке висели свивальники, — все фактически готово.

— Благослови тебя Бог, дорогая моя, — сказал он своей жене, вернувшейся с бутылками. — Будет великий день.

День, безусловно, был долгим. Беатрис-Джоанна напрягала все мышцы почти два часа. И кричала от боли, а Шонни, потягивая сливовицу, ободрительно покрикивая, наблюдал, ждал, потея не меньше нее.

— Будь у нас только, — бормотал он, — хоть какое-то обезболивающее. Вот, девочка, — решительно сказал он, — выпей-ка, — и протянул бутылку. Но Мевис схватила его за руку.

— Смотри! — закричала она. — Идет!

Беатрис-Джоанна взвизгнула. На свет появлялась головка, завершала, в конце концов, трудный путь: оставив позади костистый туннель тазового пояса, проталкивалась сквозь влагалище в полный воздуха мир, — равнодушный сейчас, он вскоре станет враждебным. После короткой паузы протолкнулось и тело ребенка.

— Отлично, — сказал Шонни с сияющими глазами, вытирая закрытые глазки младенца влажным тампоном, нежными, любовными движениями. Новорожденный закричал, приветствуя мир. — Прелестно, — сказал Шонни.

Потом, когда пульс в пуповине начал замирать, взял две приготовленные связки ниток, умело перевязал, туго, еще туже, крепко-накрепко, так что получились две пограничные линии с ничейной землей в центре. И осторожно щелкнул между ними стерилизованными ножницами. Теперь новая капля жизни, наполняясь бешено глотаемым воздухом, была предоставлена сама себе.

— Мальчик, — сказала Мевис.

— Мальчик? Так тому и быть, — сказал Шонни. Освободившись от матери, он переставал быть простой вещью. Шонни оглянулся, следя за выходом плаценты, пока Мевис заворачивала ребенка в шаль и укладывала в ящик у радиатора; купать его предстояло попозже.

— Боже милостивый, — сказал наблюдавший Шонни. Беатрис-Джоанна закричала, однако не так громко, как прежде. — Еще один, — в благоговейном страхе объявил Шонни. — Двойня, клянусь Богом. Приплод, клянусь Господом Иисусом.

— Выходи, ты, — сказал охранник.

— И почти вовремя, — взорвался Тристрам, поднимаясь с топчана. — Почти вовремя, будь ты проклят, гад. Дай поесть чего-нибудь, чтоб тебя разразило, прежде чем я уйду.

— Не ты, — с удовольствием сказал охранник. — Он, — указал он. — Ты еще долго с нами пробудешь, мистер Похабник. Это его выпускают.

Блаженный Эмброуз Бейли, которого встряхнул охранник, слепо заморгал и, тараща глаза, начал опоминаться от бесконечного присутствия Бога, установившегося в конце января. Он очень ослаб.

— Предатель, — зарычал Тристрам. — Подсадная утка. Все врал про меня, вот что ты делал. Купил себе враньем позорную свободу. — А охраннику он с надеждой сказал с большими яростными глазами: — Ты точно не ошибся? Точно не я?

— Он, — ткнул пальцем охранник. — Не ты. Он. Ты ведь не… — он прищурился на зажатую в руке бумажку, — не духовное лицо, что бы это ни значило, так? Их всех освобождают. А сквернословам вроде тебя тут придется сидеть. Правильно?

— Вопиющая распроклятая несправедливость, — завопил Тристрам, — вот что это такое. — Он упал на колени перед охранником, молитвенно сложив руки, сгорбившись, словно только что сломал себе шею. — Пожалуйста, выпусти меня вместо него. С ним покончено. Он думает, будто уже мертв, сожжен на костре. Думает, будто уже хорошо продвинулся по дороге к канонизации. Он просто не понимает, что происходит. Пожалуйста.

— Он, — указал охранник. — Его имя в этой бумажке. Смотри — Э. Т. Бейли. А ты, мистер Богохульник, останешься тут. Найдем тебе другого приятеля, не волнуйся. Давай, старик, — мягко сказал он блаженному Эмброузу. — Выйдешь отсюда, обратишься за распоряжениями к одному малому в Ламбете, он тебе скажет, что делать. Давай, ну. — И еще раз встряхнул его, несколько посильней.