Энтони Берджесс - Сумасшедшее семя

— Пустая трата, — сказал еще кто-то, — чистая трата ко всем чертям.

Добавок вроде не давали. Также нельзя было, выскочив, снова встать в очередь: подбоченившийся сержант в дверях наблюдал. Фактически, кажется, возможности выскочить вообще не было.

Тут открылась дверь по диагонали напротив входной, вошел мужчина в форме, недавно приобщившийся к среднему возрасту. Он был в фуражке, вылощен, вычищен, отутюжен, затянут в портупею, носил три капитанские звездочки. Благожелательно сверкали очки армейского образца в стальной оправе. За ним стоял плотный мужчина с двумя нашивками, с пюпитром под мышкой. Тристрам с изумлением и надеждой увидел, что, кроме звездочек, при капитане находится серый мешок, который на ходу отчетливо звякал. Деньги? Благослови Бог армию. Боже, как следует благослови армию. Капитан обошел вокруг столов, наблюдая, оценивая, а капрал семенил следом.

— Вам, — сказал капитан с культурным акцентом у стола Тристрама чавкавшему старику с буйными волосами, — наверняка пригодится тошрун или около того. — Покопался в мешке, полупрезрительно бросил на стол яркую монетку. Старик сделал древний жест, прикоснувшись ко лбу. — Вам, — сказал капитан молодому голодному мужчине, по иронии судьбы очень толстому, — наверное, пойдет на пользу ссуда. Деньги правительственные, без процентов, должны быть возмещены в течение шести месяцев. Скажем, две гинеи?

Капрал протянул свой пюпитр со словами:

— Подпишите вот тут.

Молодой человек стыдливо признался в неумении писать.

— Тогда крест поставь, — утешил его капрал, — а потом выходи вон в ту дверь. — Он кивнул на дверь, в которую вошел с офицером.

— Ах, — сказал капитан Тристраму, — расскажите мне все о себе.

Лицо его было на редкость гладким, словно в армии имелся какой-то секретный утюг для лица; пахло от него любопытно пикантно. Тристрам рассказал.

— Школьный учитель, да? Ну, вам не о чем беспокоиться. Сколько мы скажем? Четыре гинеи?

Может быть, можно вас убедить согласиться на три. — Он вытащил из мешка шуршащие банкноты. Капрал сунул пюпитр и, казалось, готов был ткнуть авторучкой Тристраму в глаз.

— Подпишите вот тут, — сказал он.

Тристрам, дрожа, подписал, зажав в той же самой руке банкноты.

— Теперь вон в ту дверь, — подтолкнул капрал.

Дверь оказалась не выходом. Она вела в какой-то длинный широкий коридор, выбеленный известкой, пахнувший пустотой и некоторым количеством оборванных людей, скандаливших с молодым сержантом невеселого вида.

— Чего на меня-то накидываться, — говорил он северным голосом, высоким и напряженным. — День за днем мы их тут собираем, все на меня накидываются, будто я виноват, и приходится объяснять, я-то чем виноват. Ничем, — перевел он, взглянув на Тристрама. — Никто вас не заставлял, — рассудительно втолковывал он всем собравшимся, — делать то, что вы только что сделали, правда? Кое-кто, так сказать, старики, получили небольшой подарок. А вы взяли ссуду. Ее будут из жалованья вычитать. Столько-то в неделю. Ну, не брали бы королевские деньги, если не хотите, не надо было подписываться.

Сердце Тристрама ухнуло глубоко вниз, потом снова выскочило в горло, точно прицепленное к резинке.

— В чем дело? — спросил он. — Что происходит?

К своему удивлению он увидел грязно-седую леди, величественную гранд-даму, аршин проглотившую.

— Этот субъект, — сказала она, — имеет наглость утверждать, будто мы вступили в армию.

Никогда не слыхала подобного вздора. Я — в армии. Женщина в моем возрасте и в моем положении.

— Осмелюсь сказать, вы отлично сгодитесь, — сказал сержант. — Любят, как правило, чуточку помоложе, но и вам вполне может найтись симпатичная работенка — присматривать за запасом. Солдат-женщин, — любезно объяснил он Тристраму, точно Тристрам был там самым невежественным, — называют запасом, понятно?

— Это правда? — спросил Тристрам, стараясь держаться спокойно.

Сержант, казавшийся порядочным молодым человеком, мрачно кивнул. И сказал:

— Я всегда говорю, ничего не подписывай, пока не прочитаешь. В той штуке, которую там сует капрал Ньюлендс, в самом верху сказано, что вы добровольно вступаете под знамена на двенадцать месяцев. Напечатано мелкими буквами, но можно прочитать при желании.

— Он закрывал большим пальцем, — сказал Тристрам.

— Я читать не умею, — сказал толстый молодой человек.

— Ну, хоронят вас, что ли? — сказал сержант. — Там тебя и научат читать, не бойся.

— Это, — сказала седая леди, — нелепо. Чрезвычайный скандал и позор. Я сейчас же вернусь, возвращу им их грязные деньги и в точности сообщу, что о них думаю.

— Вон как, — восхищенно сказал сержант. — Прямо вижу вас в канцелярии подразделения, как вы всем отвешиваете по заслугам. Точно, отлично справитесь. Будете, как говорится, истинным старым боевым мечом.

— Позор. — И она, истинный старый боевой меч, направилась к двери.

— Что сделано, то сделано, — философски сказал сержант. — Что подписано пером, не вырубишь топором. Честным или нечестным образом, только они вас поймали. Впрочем, двенадцать месяцев не так уж и много, правда? Меня уговорили на семь лет подписаться. Я был настоящим балбесом. Болваном, — перевел он для Тристрама. — Между нами, — признался он всем, — у добровольца гораздо больше шансов на повышение. Ага, она взялась за дело, — сказал он, наклонив голову. Из обеденного зала отчетливо слышался громкий голос седой женщины. — Отлично справится. — А потом: — Скоро введут, как говорится, призыв, капитан Тейлор сказал. Доброволец будет вообще совсем в другом положении. Стоит подумать.

Тристрам начал смеяться. Прямо в дверном проходе стоял стул, и он сел, чтоб удобнее было смеяться.

— Рядовой Фокс, — сказал он, плача от смеха.

— Правильно, — одобрительно сказал сержант. — Вот это настоящий армейский дух. Все время улыбайся, говорю я; лучше смеяться, чем делать что-нибудь другое. Ну, — сказал он, стоя вольно, кивая по мере прибытия других сбитых в кучу бродяг, — теперь вы в армии. Вполне можете от души ей попользоваться. — Тристрам продолжал смеяться. — Вон с него и берите пример.

— Буки-буки-бу-бу-бу, — сказал Дерек Фокс сперва одному брыкавшемуся и чмокавшему близнецу, потом другому. — Бу-бу-бук, — проворковал он своему маленькому тезке, потом, со скрупулезной справедливостью, произнес то же самое крошке Тристраму.

Он всегда был скрупулезно справедлив, что могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве Плодородия; даже Лузли, низведенный в довольно мелкий чиновничий ранг, — хотя теперь он силился доказать, будто Дерек гомосексуалист, — о несправедливости практически не говорил.