Рэй Олдридж - Наркоманы красоты

Я повозился с деталями оборудования поддержания жизни, превратив шланги в чешуйчатых рептилий и кольчатых червей. Ножки стола отрастили раздвоенные копыта. Блок контролирующего оборудования я организовал так, что циферблаты, шкалы и сенсорные экраны образовали человекоподобные лица, которые скалились и гримасничали.

Когда я, в конце концов, отошёл, чтобы оценить картину, я увидел, что изобразил Осимри в какой-то разновидности медицинских вечных мук. Это была картина, которая лучше всего подходила для того, чтобы пугать детей.

Вместо искусства я сотворил пропаганду. Я почти увидел эту работу как плакат для развешивания в коридорах школ по всем пангалактическим мирам. Надпись внизу гласила бы: «Мальчуганы, не взрослейте и не ездите на Ноктайл! Посмотрите, что с вами случиться!»

Моим первым порывом было удалить картинку — но я сохранил её. Возможно, я смогу из неё что-то сделать; если нет — я всегда смогу предложить её создателям плакатов. Не вся пропаганда — зло.

Остаток дня я провёл сидя у окна, смотря на крыши и навесы Крондиэма — и думая о Мэделен д'Осимри. Мне уже трудно было припомнить, насколько красивой она показалась, и я задумался, уж не был ли я перевозбуждён прошлой ночью… внушаем и очарован своими ожиданиями.

Когда опустились сумерки, я был слишком взволнован, чтобы есть, поэтому, я взял мольберт и отправился к вдовьему загону.

Я пришёл чуть позднее, чем в первый вечер, и слуги стояли вдоль волнолома, держа полотенца и одеяния, и обитые кейсы для граалей. Их фонари, поставленные у ног, светились жёлтым светом. Слуги, кажется, все были исключительно Крондиэмцами.

Небольшая группа туристов, в основном мужчин, ожидала через дорогу, весело общаясь, и я отошел от них и нашёл место возле волнолома, рядом с одной из стражей-горгульей.

Воды загона взволновались и появилась первая вдова, медленно взбираясь по ступеням от загона до волнолома. В одной руке она бережно держала пузырёк своего грааля, и именно грааль был тем, что в первую очередь увидел её слуга, взяв его осторожными руками и уложив в кейс.

Вдова, когда её освободили от ноши, упала на руки и колени. Поток белой жидкости хлынул из её рта и носа, когда она прочистила лёгкие, потом она закашлялась, спина её выгнулась от усилия. Она издала что-то вроде мяукающего стона.

Я услышал, что она тяжело дышит, как обессиленное животное.

Через минуту она встала и взяла полотенце, которое передал ей слуга. Её движения, сначала какие-то неуверенные, приобрели уверенность, и она энергично вытерлась, игнорируя выкрикиваемые туристами приглашения. Она обернула халат вокруг своего прекрасного тела и зашагала прочь со своим слугой, направляясь, я полагаю, в свой дворец.

К этому времени стали выходить другие вдовы, но я не остался посмотреть их всех.

Были они все красивы, вдовы?

Да, конечно, хотя в темноте их красота была до некоторой степени сокрыта.

Но я запомнил не их красоту, а их краткую беспомощность, их боль. Это было представление с примесью какой-то ужасной неправильности, и я надеюсь, что никогда не увижу их снова.

Когда я пришёл к воротам сада, Крондиэмская женщина позволила мне войти, сверкнув на меня возмущённым взглядом, без веселья, которое она показала прошлой ночью — что я расценил как улучшение.

Она привела меня в комнату на террасе, которая, как теперь я увидел, была со вкусом обставлена ухоженными зелёными растениями, белыми плетёнками и диванными подушками с ярким рисунком. Это был интерьер, который был бы подходящим в любом бунгало на морском побережье на сотне различных миров.

Мэделен, одетая в длинное чёрное платье и тёмно-красный пояс, была, пожалуй, ещё сверкающе прекраснее, чем прежде. В её присутствии я почувствовал дрожащее смущение за свои прежние сомнения.

«Привет, Гражданин Хендер», — сказала она.

«Привет», — сказал я, чуть сбившись с дыхания. «Пожалуйста, зовите меня Миллен».

«Хорошо», — сказала она без тени насмешки. Мне пришло в голову, что если её красота была нечеловеческой, то и её явное отсутствие самосознания так же было нечеловеческим. Человеческую женщину мог бы позабавить блеск в моих глазах — или, возможно, вызвать пренебрежение.

«Можно мне называть вас Мэделен?» — спросил я.

«Конечно», — сказала она. «Байрон сегодня ночью с вами не увидится; у него осталось так мало сил». Её глаза заблестели влагой, но слёзы не потекли. Я был глубоко изумлён. Сильфиды способны любить, в человеческом смысле? Я предполагал, по некоторым причинам, что все эмоциональные потоки текут в одном направлении: к сильфидам.

«Мне жаль», — сказал я.

Она кивнула. «Всё так и должно быть, я знаю. Но это тяжело». Она чуть улыбнулась. «Итак, вы бы хотели начать? Я сделаю, как вы скажите, в точности. Эта комната подойдёт? Мы можем принести больше света, если пожелаете».

Я осмотрелся. «Со светом порядок. Возможно, мы могли бы передвинуть диван в этот угол. Отодвинуть растения». Я указал место, где никакие следы и безделушки не портили белые стены и пол. «И возможно застелить диван белым покрывалом?» Мысль наложить совершенство Мэделен на этот пастельный образ вызвало у меня чувство слабого желудка.

Она кивнула слуге, который принес белое постельное покрывало и привёл другого Крондиэмерца. Двое слуг с трудом передвинули диван в угол и расстелили покрывало.

Мэделен посмотрела на меня вопросительно. «Хорошо», — сказал я. «Присядете?»

Она села на диван и её платье опустилось вокруг неё изящными складками. Я нарисовал много официальных портретов и обычно укладка складок платья — это вопрос бесконечной возни. Это мгновенное совершенство было почти сверхъестественным.

Я установил мольберт, подключил цветопалочку. «Я только сделаю несколько быстрых набросков», — сказал я.

Она кивнула, а затем стала смотреть мимо меня, во тьму ночи Ноктайла.

По-всему, должна была поучиться элегантная композиция: белая стена, чёрное платье, единственный цвет — её бледно-фиолетовая кожа и аметистовые локоны, её глаза и рот. И она была превосходной моделью, неподвижной и, несмотря на это, полной вдохновения. Однако уже через несколько минут наступило разочарование. Я нарисовал бы её лицо, её длинные руки с той силой и умением, которыми я владел — а затем я взглянул бы на неё и увидел, как же я далёк от успеха.

Моё разочарование, должно быть, было очевидно. Мэделен заговорила тоном сочувствия. «Я — трудный объект?»

Я грустно улыбнулся. «На вас очень легко смотреть, но очень трудно нарисовать. Ваш супруг был прав, назвав это вызовом; на самом деле никто никогда не делал настоящего изображения… такой персоны, как вы».

«Вы можете называть меня сильфидой; это то, что я есть. Этот термин не доставляет мне неудобства». Она казалась вполне прагматичной.