Рэй Олдридж - Наркоманы красоты

Она медленно повернулась ко мне, её улыбка пропала. «У меня нет точных сведений. Но я могу высказать предположение, если хочешь. Я — паразит. Но для какой цели? Вот в чём вопрос, не так ли?»

«Прости», — сказал я. «Мне, правда, очень жаль, Мэделен».

«Ты не должен извиняться», — сказала она. «Нет, я расскажу тебе, что я думаю. Я думаю, что я — артефакт, сделанный теми же, кто сделал Око. Органическая машина. Помещённая сюда, чтобы собирать благородные души — хотя зачем, зачем — я не знаю. Представить себе не могу». Её огромные глаза были печальны и она не отворачивалась, и я подумал, что умру от стыда.

«Миллен», — сказала она. «Почему ты не можешь перестать размышлять обо всём этом?» Она обняла меня, словно я был тем, кому требовалось утешение.

Её близость прогнала прочь все мысли. Я почти перестал дышать, настолько сильным была моя погружённость в восприятие этого момента. Она положила руку мне на грудь и сказала: «Притормози своё сердце, Миллен. Я не хочу быть ответственной за то, что оно разорвётся».

Я поднял дрожащую руку и дотронулся кончиками пальцев до ложбинки между её грудей. Её кожа была тёплой, а её инопланетное сердце билось в медленном замысловатом ритме.

Она поцеловала меня, её губы были мягкие и слегка липкие, её дыхание пахло ароматом Ока. Она настойчиво подергала пуговицы моей рубашки.

Неважно, сколько я проживу, неважно, что со мной произойдёт, я никогда не забуду часы, что мы провели вместе. На дворцовой террасе, выходящей на Опаловое Око. Под Светлячковой Луной.

Я удовлетворил всё своё любопытство. Я узнал все текстуры, вкусы, и запахи её чудесного тела. Полагаю, что я доставил ей удовольствие — хотя, конечно, я, возможно, не смог доставить ей удовольствия столько же, сколько она доставила мне.

Её улыбка вернулась и она засмеялась. Её смех был именно таким прекрасным звуком, какой я всегда надеялся услышать.

Рассвет брезжил над кольцевой стеной. Мы прижались друг к другу под покрывалом; я был поразительно уставшим и в той же самой мере удивительно счастливым.

«Пойдём в мою комнату, Миллен», — сказала она, потираясь лицом о моё плечо. «Она в самой высокой башне дворца. Оттуда прекрасный вид на Око. Мы можем проспать весь день в моей постели, если хочешь».

«Хорошо», — сказал я.

Она потянула меня, чтобы я встал на ноги, обернула вокруг меня покрывало. «Носи это. Служанка принесён нашу одежду позже». Она пошла рядом со мной, голая и грациозная, и провела меня по дворцу.

В маленькой комнатке в основании её башни находился стеклянный контейнер, в котором был её грааль. Мне следовало заметить, как она проигнорировала его, как отвергала его существование, пока проходила мимо, но я был сонный. Глупый от избытка радости.

«Это твой?» — спросил я, останавливаясь у контейнера.

Она с неохотой остановилась, вернулась и встала рядом со мной. «Да», — ответила она тихим тусклым голосом.

«Красивый», — сказал я. В кварцевом шаре находился синтезатор, скрывавший механизм за огранкой настолько сложной, настолько искусной, что кристалл, казалось, колебался на грани растворения в чистый свет.

«Не для меня», — сказала она более решительно.

Наконец я заметил. И всё же глупо продолжил. «Ты не хочешь быть вдовой?»

«Как ты мог так подумать?» — сказала она немного бурно. «Кто бы не захотел провести свои дни, плавая во вдовьем загоне, всасывая консерванты? Кто бы не захотел провести бесконечную жизнь в этом дворце, в одиночестве, никогда не изменяясь, никогда не излечиваясь от, от…» Она остановилась и слезы побежали по её щекам. Я увидел, что они были такими же прозрачными, как слезы любой человеческой женщины.

«Одной?» — сказал я. «Я не уйду, пока ты не скажешь мне уйти».

Её лицо пришло в уныние. «О. О милый. Как бы мне объяснить тебе. Ты — прекрасный человек, Миллен, но ты никогда не сможешь стать Байроном Осимри».

«Нет, конечно, нет…»

Она перебила. «Можно я расскажу тебе, что я думаю о зле? Пожалуйста? Ну тогда… Я подозреваю, что Байрон когда-то был жестоким человеком, который совершал ужасные вещи, чтобы приобрести своё богатство. Перед тем, как приехал на Ноктайл и я вышла к нему.

Я думаю, зло — это вот что: это результат неуравновешенности в душе. Жестокий человек подавляет сострадание и отпускает поводья жестокости. Полные ненависти люди выпускают ненависть во вселенную и держат любовь в заточении. Но на самом дне каждой души, неважно насколько жестокой и злобной, любовь и сострадание выживают, закованные в цепи.

Я узнала душу Байрона до самого дна, во всём её блеске и красоте — потому что он отдал её мне. Я никогда не смогу в такой же мере узнать твою, хотя я уверена, что твоя душа точно так же прекрасна. Или даже более прекрасна… это не имеет значения».

«О», — сказал я онемело.

Она вытерла глаза. «Ты был очень добр, Миллен. Я благодарна; ты был нужен мне и на некоторое время ты облегчил моё сердце. Но ты не Байрон, ты не мой дорогой, который не намеревался быть жестоким». Она посмотрела на грааль с ненавистью такой сильной, что я отступил назад.

Затем она повернулась обратно ко мне и её глаза были пусты ото всего. «Он отдал мне свою душу. А потом я его убила».

Я положил ей руку на плечо, но она сбросила её. «Я думаю, мои создатели намеревались быть жестокими. Никакая машина, даже машина из плоти и крови, не должна чувствовать подобной боли только из-за того, что сделала свою работу.

Я знаю, почему мы сделаны подобным образом. Знаю, но это всё равно неправильно. Боль нужна, чтобы гнать нас обратно в Око. Назад к забвению, обретаемому в Оке». Она сделала паузу и с содроганием вдохнула. «Мои создатели недооценили человеческую талантливость, не так ли?»

Я не смог ответить.

В конце концов она взяла меня за руку и повела меня вверх по спиральной лестнице в свою маленькую комнату на вершине башни.

Там было только одно окно, такое же узкое, как в моём гостиничном номере. Она потянула меня к нему. Я посмотрел вниз на Око и увидел, что вдовий загон был прямо под нами.

Прекрасные женщины, волоча ноги, устало спускались по ступеням в белую жидкость загона, держа свои граали в заботливых руках.

Мэделен издала сдавленный звук боли и прижалась лицом к моему плечу. Я обнял её руками; это всё, что я смог сделать.

Мы спали в её кровати, но это больше не был сон радостного изнеможения, каким бы он мог быть.

Мне снилось, что мы лежим вместе в очень небольшом пространстве, при тусклом меняющемся свете, на жёсткой узкой кровати. Повернувшись на бок, я смотрю на неё со своей обычной желанной сосредоточенностью, пока она спит.

Слезы просочились из под её век и увлажнили изгибы её щёк. Я вынужден перевести взгляд и, поэтому, смотрю на её груди — разумное отвлечение внимания.