Светлана Бойкова - Черное и белое

— Но папа!

— Ни каких но! Убери его, или я сам сделаю это! — Долго не раздумывая, Смит схватил кота за шкирку и швырнул его подальше в траву.

Кот взвился в руках Смита, поджал уши, сердито зашипел но, приземлившись, не убежал, а затаился, спрятавшись внутри куста.

«Ах, как изменилась Элис, — думал Алекс. — Здесь она — настоящая девушка, совсем не та девчонка, которой кто-то когда-то подарил гранат, — высокая, тонкая, гибкая, глаза голубые, печальные…»

— Она красива! — не замечая окружающих, восхитился Алекс.

— Да, правда, она красива. — Смит сложил руки на груди и сжался, как от боли, опустив голову на грудь. — Я очень любил свою Элис и сейчас люблю ее, но иногда я не понимал ее и кое-что в ней мне казалось странным. Этот кот, неотступно следующий за ней… — Смит глубоко вздохнул. — Элис с удовольствием помогала матери по хозяйству, но, улучшив момент, все свободное время отдавала чтению книг и лошадям. Она была прекрасной наездницей, любила этих умных и красивых животных. Но, что меня очень раздражало и сердило, так это то, что Элис так же любила сама кормить их и чистить. «Зачем это ей?» — недоумевал я, ведь работники конюшни прекрасно справляются со своими обязанностями. Я просил Элис, приказывал ей не делать этого, но все зря. Каждый год в нашей местности проводились скачки на лошадях. Я тоже выставлял своих лошадей на бега. Это был грандиозный праздник для всех — молодых, пожилых и стариков. Я непременно бывал с семьей на этом празднике. Каждый приходил сюда получить то, чего желал — бега, музыку, конкурсы, выставки народного творчества, сладости и напитки. Вечером, когда взрослые расходились по домам, молодежь устраивала вечеринку, где были конкурсы, игры и танцы допоздна. Но Элис не бывала на этих вечеринках, хотя никого запрета на этот счет не было. Часто, проходя со своей семьей мимо нарядно одетой кучки молодежи, я слышал примерно такой разговор: «Смотрите, какая красивая девчонка! Я обязательно сегодня буду танцевать с ней!» — говорил какой-нибудь парень. А девичий голос, смеясь, отвечал: «Спорим, ты не станцуешь с ней ни одного танца!» — «Почему?» — удивлялся парень. «Ты что, не знаешь? Это же странная Элис, она не бывает на вечеринках, а сразу после скачек бежит домой читать свои дурацкие книжки!» — И все дружно смеялись.

Мне, как отцу, было неприятно это слышать. Иногда, выпив значительную порцию виски, я упрекал жену в том, что она совсем не занимается воспитанием дочери. Жена успокаивала меня, говорила, что Элис прекрасно учиться, она поедет в большой город и там найдет свое счастье. Но у меня было другое мнение на этот счет. Я был уверен, что это Святой отец морочит голову Элис своими проповедями… Я, — продолжил Смит, — имел успех во всех делах, но какое-то неизъяснимое волнение не покидало мою душу, тяготило меня. Я, наверное, один из тех, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные, порой необъяснимые — светлые, а, может, темные и ужасные вещи. Вам, Алекс, не случалось замечать у людей такой странности?

Алекс не ответил, он был увлечен событиями из прошлого Смита… Войдя в дом, Смит не нашел себе отдыха, не мог, как и прежде, находиться в нарочито равнодушном спокойствии, а взгляд его, долго ни на чем не задерживаясь, был проницательным и дерзким. Какое-то время он холодной тенью ходил по дому, затем немедля засобирался куда-то.

— У меня есть срочные дела на ферме, — сказал Смит жене, надевая синюю рабочую куртку и направляясь к выходу. Жена не проронила ни слова в ответ, но посмотрела ему в глаза, и Алекс заметил в них что-то похожее на упрек. Смит молча шагнул за порог.

— Когда я вышел на улицу, — продолжал Смит, — был прекрасный вечер, это была его завершающая часть: солнце еще давало вдоволь света, хотя подошло почти к самому горизонту. Небо отдыхало от птичьих голосов, на смену которым пришло громкое стрекотание насекомых в траве и безудержное торжественное кваканье множества лягушек. Я не замечал этой красоты и не слышал чарующих звуков природы, — казалось, я сходил с ума. Мое воображение плодило картины одну ужасней другой. Это был адский калейдоскоп — видения возникали, рушились, творя следующие. То я видел свои фермы разоренными, то более чем скромное существование своей семьи и самое непоправимое — я видел свое унизительное положение. В смятении я добрался до развилки тропинок, слабо понимая, куда и зачем я иду, одно я знал наверняка: я должен любой ценой спасти свои фермы от вымирания и разорения. Мои ноги сами ступили на тоненькую тропинку, ведущую к старому дому моих родителей. Весь путь, как мне казалось, занял всего несколько мгновений, и я не встретил ни одного прохожего на своем пути. Дом, к которому я так стремился, был странным и необычным. Некогда он жил бурной жизнью — постоянно строился, перестраивался, и судить о каком-то архитектурном ансамбле было весьма затруднительно. В нем соединились черты добротного деревенского дома и старинного замка. Первое, что притягивало взгляд — это серый камень, им был выложен первый этаж дома и колодец в саду. Камень принял на себя немало ветра, дождя и солнца, местами порос мхом и пучками зеленой травы — он был стар, но не утратил своего благородства. Этот же камень давал дому дорожку, густо забитую низкой зеленой травой, и заключавшую дом в кольцо.

Смит, промчавшись через сад, направлялся к широкому каменному крыльцу под чугунным навесом, две боковые стороны которого уходили в землю и представляли старинную замысловатую ковку — сплетение цветов, гроздьев винограда вокруг большого выпукло-вогнутого щита с изображением рыцаря в доспехах и с мечом. Смит почти бежал по каменистой дорожке, споткнулся обо что-то и застыл, как вкопанный, подняв голову вверх.

— Я был поражен. На верхних этажах горел свет! «Кто там, что ему тут надо?» — задавал я себе вопрос, кровь отхлынула с моего лица, неприятный холод крепко засел внутри меня. С этой минуты мной двигали неудержимое любопытство и страх, — продолжал свой рассказ Смит. Лишь мгновение Алекс не сомневался, что на верхних этажах, действительно зажжен свет, но понял — это солнце бросает свои косые лучи на давно не мытые арочные окна, и солнечный свет отражается в них, как в зеркалах, создавая полную иллюзию льющегося изнутри здания света. Что-то мистическое навевала эта старая громадина здания. Возможно, виной всему был старый плющ. Своими корнями он уходил в землю у самого основания дома, а его толстый коричневый ствол подымался до второго этажа и здесь давал множество голых коричневых ветвей, они переплелись между собой, и казалось — дом, как сосуд для вина, стоит в плетеной корзине. Лишь достигнув третьего этажа, плющ мощно выпускал свою темно-зеленую, бурую и красную листву. А, может, это волнующее настроение творили две башни, возвышающиеся по обе стороны дома над дубовыми дверями, увенчанные флюгерами в виде двух рыцарей в доспехах, один прижимал к губам трубу, подняв голову вверх, другой держал обнаженный меч. Флюгеры вращались, скрипя воинственно и мрачно, сея беспокойство, которое вынуждало затаивать дыхание и насторожиться. Алекс видел, как Смит, обнаружив свет на верхних этажах, опрометью бросился к дубовым дверям, которые устало и тяжело вздохнули, открываясь. Смит скрылся за ними, оказавшись в большом пустом зале, вмиг пересек его, подняв тонкую, как пудра, пыль, и вихрем промчался по винтовой лестнице вверх. Достигнув третьего этажа, он остановился тихий и спокойный, как будто не было ни смятения, ни бешеного бега. Дыхание его было ровным, но глаза бегло осматривали все кругом, словно ища кого-то. В столбах света, падающего из окон, танцевала пыль, поднятая не так давно стремительным движением Смита. Не найдя того, что искал, Смит медленно, очень осторожно, почти не дыша, поднялся на площадку, соединяющую между собой две круглые башни. Его встретила тишина, полная спокойствия и умиротворения. Глаза Смита быстро привыкли к мягкому, приятному сумраку, который во многих местах пересекал свет, проникающий через множество щелей в крыше. На чердаке было сухо, пахло пылью, сухой травой, старым деревом и еще чем-то едва уловимым. Две темные маленькие фигурки на жердочке, торчащей из-под навеса крыши, у самой стены, привлекли его внимание. Смит подкрался чуть ближе. Это были птицы — ласточки.