Сергей Заяицкий - Рука бога Му-га-ша

Жак хотел сказать, что он не пришел сюда, а шмякнулся, как идиот. Но он боялся как-нибудь разозлить невидимого спутника.

Пароходная машина продолжала работать все так же мерно и упорно.

— А куда мы едем? — спросил Жак.

— Туда, где на песке отпечатываются пятки людей.

— Где же это такое?

— У тебя десять языков, что ты не даешь отдохнуть одному из них, — строго прошептал голос. — Да разбухнут слова у тебя во рту.

Жак на этот раз умолк надолго.

Над головой порой слышался какой-то грохот, словно бегали люди.

Должно быть, матросы исполняли какие-нибудь приказания.

Недурно было бы сейчас очутиться на палубе. А тут даже не разберешь, что сейчас — ночь или день.

И как это он отважился сделать такую глупость?..

Когда ему снова захотелось есть, он нерешительно намекнул на это.

Теперь в темноте запахло каким-то очень вкусным сухарем, а в рот полилось холодное кофе.

«Лихо! — подумал Жак, — ах, если бы не духота».

Он осторожно повернулся на бок и заснул, решив не думать о будущем.

Когда он снова проснулся, картина не изменилась.

Такой же мрак окутывал его, все так же трудно было дышать и все так же постукивала пароходная машина.

— А далеко до той страны… где… у людей пятки в песке? — спросил он с некоторым страхом.

— Разве кто-нибудь считал волны на великой воде?

— Трудновато сосчитать, — согласился Жак.

Его успокаивало только то, что он до сих пор еще не задохся. Очевидно, как ни скудно проникал сюда воздух, он все же находил для себя невидимые щели и ходы.

«Поживем — увидим», — подумал Жак.

Он старался развлечь себя, вспоминая свою марсельскую жизнь. Но как нарочно лезли в ум только самые мрачные истории. Медальон, оказавшийся причиной стольких несчастий, не выходил у него из головы.

Потом ему вспомнилось странное видение, явившееся ему, когда он глядел в подзорную трубу. Как это возможно, чтобы у человека не было головы? И зачем он взмахнул рукою? А может быть, эти трубы всегда показывают все шиворот-навыворот.

Стуки шли, но день и ночь сливались в беспросветном мраке. Если бы не еда и не сон, Жак умер бы с тоски.

— Как вы думаете, долго мы уже плывем? — спросил он однажды.

Ответ последовал не сразу.

— Еще два дня мы будем есть старую пищу и утолять жажду мертвыми плодами.

Мертвыми плодами незнакомец называл фруктовые консервы, ибо вода протухла.

— А потом?

— Нам принесут еще.

— Значит, мы едем неделю?

— Пусть слова разбухнут у тебя во рту, — опять сердито проговорил незнакомец.

Прошло еще много часов.

Однажды Жак проснулся со странным ощущением потери. Ему чего-то не хватало и он испытывал какое-то беспокойство. Словно он во сне что-то потерял.

Вдруг он понял причину этого: не было слышно стука машины.

Мертвая тишина царила кругом.

«Должно быть, мы пришли в какой-нибудь порт, — подумал Жак, — но тогда почему же вообще так тихо? Даже не слышно, чтоб грузили уголь».

— Пароход остановился? — спросил Жак.

Он не получил никакого ответа.

Мысль, что он остался один в этом мраке, привела его в такой ужас, что он вскочил, обливаясь потом.

Тяжелая рука снова толкнула его.

Он лег и несколько успокоился.

— Вы не голодны? — спросил он, желая намекнуть, что как будто пора и поесть.

— Я голоден, — спокойно отвечал голос, — но мне нечем наполнить пустоту моего живота.

— А вы говорили, что вам принесут еще? — пролепетал Жак.

— Слова человека пыль, разносимая самумом. Завтрашний день — ночь без луны. Я жду давно…

— И ничего?

— Ничего.

— А почему так тихо кругом? — дрожа всем телом, проговорил Жак.

— Разве у меня есть глаза и уши там наверху?

Они ждали еще очень долго. Никто не нес пищи. И все та же мертвая тишина царила в непроглядном мраке.

Луна взошла такая яркая, а звезд на небе было так много, что кругом было видно так же далеко, как в полдень. Скалы, темно-красные днем, теперь казались совсем черными. Только тот их бок, который был обращен к луне, горел серебром. За этими скалами тянулась пустыня, и слышно было, как там выли гиены и плакали шакалы. В другую сторону уступами шли вниз густые заросли, переходившие в огромный тропический лес. И в зарослях и в лесу тоже пробуждалась ночная жизнь.

Иногда откуда-то издалека доносился могучий голос льва.

Этот голос был очень страшен, но храбрый Алэ не затыкал своих украшенных ракушками ушей. Он мог спокойно слушать этот голос, сулящий смерть. Ему не было страшно: он слышал его каждую ночь с тех пор, как стал слышать.

Храбрый Алэ был черен, как грозовая туча. Еще только тридцатую ракушку нанизал он на свое ожерелье, а уже племя признало его своим вождем, ибо никто не мог дальше и вернее бросить копье, ни у кого не было таких быстрых ног и могучих плеч. У Алэ был глаз зоркий, как у орла, когда тот с высоты неба высматривает на земле добычу.

Сейчас Алэ сидел, скрестив ноги, под огромным баобабом, который был старее самых старых гор.

Рядом с ним в высокой траве лежал Чатур, старый воин, борода которого была седа, а лысина покрыта глиной, чтобы защитить голову от солнца.

Чатур уже не мог бы задушить пантеру, как бывало прежде.

Пальцы его рук страшно распухли и напоминали корни дерева. Он все время слегка шевелил ими, словно боялся, что они вдруг застынут. Много лет жил Чатур, и каждый раз, видя как заходит солнце за землю, прощался с ним. Думал, что не увидит утра. Но дух жизни крепко сидел в нем, должно быть, сросся с его черным телом.

В стороне, на поляне виднелись тростниковые хижины, напоминавшие стога сена.

И Алэ и Чатур молчали.

Чатур перебирал ожерелье из ракушек, висевшее у него на шее. Когда ему исполнился год, мать повесила ему на шею это ожерелье; на нем была тогда всего только одна ракушка.

Теперь этих ракушек было так много, что никто в племени не мог сосчитать их.

Вчера еще Чатур прибавил одну ракушку, ибо солнце взошло еще раз из-за вершины Острой горы, а это значило, что еще один год минул.

Он лежал и смотрел на луну, слегка прищурившись, так ярок был ее блеск.

Алэ, казалось, был полон мрачных раздумий.

Брови его хмурились и ноздри раздувались, словно он чуял врага.

От времени до времени он поглядывал вниз на огромные заросли.

Далеко-далеко над лесом трепетало еле заметное алое зарево. Иногда словно какой-то гром доносился оттуда и тотчас смолкал.

Алэ, спокойно слушавший голос льва, затыкал уши, когда слышал этот гром.

— Сегодня слышно лучше, — пробормотал он наконец.

Чатур не торопился отвечать. Старик, который торопится, смешон. Разве мудрость и медлительность не одно и то же?