Надя Яр - Немезида

Исповедь была краткой. Юноша, чистая и нервная душа, признался, что задушил двух молодых ведьм на Канаане только для того, чтобы дотронуться до их волос. Мог бы быстро застрелить, но вместо этого задушил. «У них были медвяные волосы», шёпотом сказал он. Интересно, подумал отец Прево, откуда он взял это слово — «медвяные».

— Ты испытывал к ним похоть, Мартин? — спросил он.

— Нет. Я просто хотел потрогать волосы, — сказал Мартин. — Но я больше не буду.

А почему бы и нет, подумал отец Прево, но вслух этого не сказал.

— Теперь ты гневаешься на себя, да?

Мартин кивнул. Прево наложил на него небольшую епитимью — триста «Аве Марий» — и сам прочёл одну, неизвестно зачем, готовясь читать мессу экипажу.

Свет из камеры просачивался через глазок, мутный, слабый. Девочка спала на полу головою к двери. Волнистые, блестящие волосы укрывали её грудь и плечи, как райские кружева. Неожиданно для себя самого Мартин Берель отключил наблюдение за тюремными камерами, ног не чуя, пришёл сюда и только у самой двери понял, что он собирается делать. Коридор был пуст, но время-то уходило, и он знал, знал, что это не грех. Да. Отец Прево дал ему это понять. Ему всего лишь хотелось прикоснуться к её волосам. Одним пальцем, ему и этого бы хватило. Не съест же она его, в самом деле.

Со светом в камере было что-то не то. Он замигал, выровнялся опять и стал медленно гаснуть. По углам начали сгущаться тени, и ноги Мартина сами сделали шаг назад. Он представил себе, как поворачивается и с облегчением идёт откуда пришёл, опять включает консоль, без опоздания входит в часовню. Слушает проповедь, причащается, теряет этот замечательный шанс на законных основаниях войти в камеру к ведьме. Он протянул руку и ввёл код в замок. Если его застукают, он честно скажет, что вошёл сюда потому, что заметил нелады со светом.

Дверь открывалась тяжело. Мартин налёг на неё и скользнул в неширокую щель. Девочка не проснулась. Он сделал к ней шаг, второй, ни о чём больше не помышляя, нагнулся и протянул руку к её волосам. Стоявшая в углу тень шелохнулась, шагнула вперёд и нагнулась над ним.

Прево нажал на кнопку. «Святая надежда» подхватила звон колокола и завторила ему всем своим металлическим телом. Она, казалось, тоже ликовала в вере. Те, кто спал в своих койках, очнулись и поспешили в часовню. Приближалось Причастие. Когда отец Прево вошёл и стал у амвона, смиренно дожидаясь опаздывающих, братья Бернар и Людвик затянули песню, и рыцари подхватили. Они пели чисто и громко, почти красиво, и священник привычно вёл строгим отеческим взглядом их голоса и души. Ему хотелось улыбнуться. Надо всеми его людьми, над ним самим нависла скорая физическая гибель, но это было неважно, потому что он готовился стать сосудом Бога в Преосуществлении. Ему было искренне жаль пилота, который не мог отлучиться из своей кабины. Все остальные уже были здесь, уже пели, не было только Мартина, и отец Прево слышал, как молодой рыцарь медленно и тяжело шагает по коридору ко входу в часовню — уж не читает ли он сейчас все те триста «Аве Марий»? — и отец Прево ждал его, с нарастающим раздражением ждал, а освещение вдруг немного померкло, и пора было начинать богослужение, а Мартин всё шёл ко входу в часовню, неторопливо хромая, и отец Прево приготовился ожечь его суровым взглядом, но тут свет померк ещё больше. В полумраке шагавший по коридору вошёл в часовню и бросил на пол большую белую тряпку.

Тряпка сочилась тёмно-красным. К её краю было приделано лицо Мартина, с волосами, с ушами, с открытым кричащим ртом. Потом отец Прево понял, что это не тряпка. Он оторвал от неё взгляд и наконец-то увидел, кто вошёл в его часовню.

Однажды он услышал вопрос: «Кто не хочет жить вечно?» и ответил: «К примеру, я». Он надеялся на покой, на который не имел права. За время жизни на земле его руки посеяли бесконечное поле трупов. Они ждали его за чертой, миллионы обиженных мертвецов с мириадами горьких претензий. Когда жизнь превратилась в ад, он продолжал отчаянно цепляться за неё, не желая остаться наедине ни с мёртвыми, ни с самим собой. Надо всем его бытием довлел яркий светлый кристалл, твёрдый ярый огонь чистоты, и порядка, и власти, высший аспект Закона, которому он пожертвовал всё и который дарил ему высоту. Существуя ещё во плоти, он ценил этот отблеск, бессознательно радуясь, что не может увидеть его чистый лик. Он увидел его за чертой.

На борту «Святой надежды» прошло немало часов, а Диедра спала и спала. Этой ночью кошмары оставили её в покое, и она наконец-то смогла отдохнуть. Её второе зрение прояснилось. Когда она открыла глаза, дверь её камеры была распахнута. Из-за двери манила пустота.

Корабль катился по гиперпространству, как капля жира по раскалённой сковороде. Вне этого подвала Вселенной сияли бессчётные космические тела, камни, газы и звёзды, живые и полуживые миры. Диедра чувствовала их душой, как чувствовала рукой излучаемый стенами холод. Она видела все комнаты на корабле, всё, что в них находилось, видела кабину пилота, реактор и двигатель в мантии изолирующих полей. На борту не было никого, кроме неё и вавилонянина за стеной. Пока она спала, корабль успел опустеть.

Диедра вскочила и бросилась в соседнюю камеру прямо сквозь стену, как побежала бы сквозь дым. Она нырнула в вонючий полумрак. В камере ужасно пахло несмытым туалетом, железом, гнилью, горелым мясом и ещё чем-то тяжёлым и острым. Лампа здесь не горела, но дверь была не заперта. Из коридора шёл слабый свет. Человек лежал на железной койке и неглубоко, редко дышал. Диедра на цыпочках подошла к спящему. В камере было недостаточно света, но то, что она увидела, было больше похоже на обгорелый кусок индейки, чем на тело человека, и она поняла, что вавилонянин вовсе не спал. К нему вплотную подобралась смерть.

Она встала на цыпочки, набрала кружку воды из бочки и полила немного на его сомкнутые губы. Человек не шевелился и не глотал. Ей не хотелось к нему прикасаться, чтобы не сделать больно, но его надо было разбудить. Диедра коснулась пальцем кончика его носа. Когда он не проснулся, она вылила на него остаток воды из кружки и повернулась к бочке.

Кто-то шёл по коридору. Его поступь гасила свет. Идущий был нечёткой тенью, и Диедра не заметила бы его приближения, если бы не отчётливый звук хромающих шагов. Диедра смотрела — и не видела его, и это моментально повергло её в панику. Она прыгнула в следующую камеру.

Там было совершенно темно, зато дверь была плотно закрыта. С колотящимся сердцем Диедра остановилась и уставилась в коридор, пытаясь рассмотреть, кто идёт. Кроме неё и вавилонянина, на корабле не было больше живых. Может, это сторожевая машина? Эта мысль напугала её ещё больше, и она пожелала, чтобы вернулся отец Прево. Куда они могли все уйти, почему оставили её здесь?