Надя Яр - Солнце и свет

В непосредственной близости противников не осталось. Немо направился к проходу в центре рынка, чтобы повернуть на улицу Пекарей.

Выход был перекрыт. Джон отметил пылающие злобой лица, тяжёлые дубины и длинные мясницкие ножи и равнодушно отметил, что этих людей придётся зарубить. Всех. Как будет глупо, мелькнула мысль, если меня принесут Лоре мёртвым — из-за собаки…

— Бросай-ка меч! Ты здесь один, о благородный господин!

— С паршивой дворнягой! Весь в белом…

— А ну-ка, пустим ему его горную кровь. Посмотрим, золотая ли она или красная, как у настоящих людей!

Защита Белого, думал Джон. Обычая, традиции, частной собственности… Надо создать движение по защите людей от Белого. И собак. Их тоже. Я буду руководить. Вот и дело в жизни нашлось.

— Прочь с дороги, скоты! — крикнул он, поднимая саблю. Лезвие сверкнуло, описывая смертоносный круг. Бандиты присели, изготавливаясь к атаке.

— Граждане! Дорогу!!! — грянул над площадью зычный крик.

Бандиты вздрогнули. Глашатай надрывался:

— Дорогу Великому Понтифику!!!

Линчеватели оглянулись. Промедление дорого им обошлось. Многочисленная охрана Джека увидела блокирующих улицу вооружённых людей и немедленно пустила в ход руты — длинные железные палки, обтянутые бычьей кожей.

— Дорогу Джексону Дэйну, лорду Арею! Граждане! Дорогу Великому Понтифику! — зычно покрикивали слуги Джека и вышколенно разгоняли ловцов. Затор у улицы Пекарей стремительно рассосался. У Джона вдруг не осталось противников. Он выпрямился и опустил саблю к ноге.

К нему подплыли белые, позолоченные носилки. Рабы остановились, и светлая рука приоткрыла полог.

— Привет, Джек, — сказал Джонни Немо.

— Как дела?

— Да вот, собаку завёл…

Носилки словно бы плыли по тихой, доброй реке. Серый пёс свернулся в ногах у Джона и молчал, вконец измученный своим танцем со смертью.

— Джек, ты случайно проходил мимо с охраной?

— С некоторых пор, — ответил Джексон Дэйн, — я без охраны не хожу. Вовремя, правда?

— Да. Спасибо. Хотя я бы, наверно, справился.

— Того я и боюсь. Вина?

Они пили красный куаран из толстой синей бутылки. Носилки двигались, и Джон не спрашивал, куда. Ветер легонько шевелил полог. В носилках было светло. Джон взял полотенце и принялся чистить саблю. На лезвие откуда-то падал луч.

— Представляешь, — сказал Джон, — представляешь, Джек, Лора согласилась выйти за меня замуж.

— Представляю, Джон. Почему бы женщина, которая спит с тобой и очень любит тебя, не согласилась выйти за тебя замуж?

В носилки проникла муха, метнулась и зажужжала меж подушек.

— Сам знаешь, почему. Но она согласилась.

Он закончил чистить клинок, спрятал его в ножны и сказал:

— Джек, скажи, это правда, что про тебя говорят? Что ты отпускаешь грехи?

— Ага.

— А ты можешь отпустить мне грехи?

— Могу. Какие именно грехи?

— Ну, это… защиту Белого.

— Конечно, Джон. Наклонись.

Джек легонько коснулся ладонью его головы.

— Грехи отпущены тебе, Джон.

Всё замерло. Даже муха затихла.

— И… всё?

— Всё, Джон. Ты чист.

Они выпили по глотку вина. Муха забеспокоилась, и он вспомнил.

— Джек?

— Мм?

— Помнишь, я задержал тебя на мосту и… Ты сказал, что настанет день — …

— Да.

— Ты это всерьёз?

— Да.

— А… теперь?

— Да. Мне очень жаль, Джон.

Муха билась о шёлковые подушки. Подёргивая ухом, дремал пёс.

— Погоди. Ты же сказал, что отпускаешь мне грехи? Прощаешь?..

— Да.

— Но…

— Это не имеет значения, Джон. Мне очень жаль. Прощение не имеет касательства к делу.

— Не имеет? А что имеет касательство к делу?

— Мои слова. Только мои слова.

— Тогда возьми свои слова назад.

— Я не могу.

— …

— Я не могу взять те слова назад.

— Почему?

— Если я возьму назад своё слово, Вселенная погибнет. Всё сущее с воем рассыплется в прах. Пространство, время упадут в себя, и мироздание обратится в ничто.

Воцарилась тишина. В тишине дышали двое людей и пёс. В складках шёлка терзалась муха. Джек сидел на подушках, облачённый в белые с червонным шитьём одежды. Джону казалось, что его светлая кожа и золотистые глаза источают видимое сияние, словно нимб. Джек весь был ласковый свет. Джон поднёс бутылку к губам.

— Хорошо же, — сказал он. — Ладно. Пусть так и будет. Настанет день, и ты глянешь в мои остекленевшие мёртвые глаза, Джек. Пусть это доставит тебе удовольствие.

— Джонни, мне очень жаль, — сказал Джек.

Передавая друг другу бутылку, они допили густое, сладкое, кроваво-красное вино.

— Возьми.

Джек протянул ему браслет. В золоте живо играли изумруды.

— Это пара к тому браслету. Возьми его. Для Лоры.

Браслет скользнул в подставленную ладонь, и Джон представил себе, как он будет выглядеть на лодыжке его зеленоокой жены, особенно если на Лоре больше ничего не будет…

Серый тявкнул спросонья. Джек пальцем приоткрыл полог. Муха вырвалась на волю и унеслась в небеса.

— Спасибо, Джек, — сказал Джон.