Ксения Сергеева - Ткач

Фин прерывисто выдохнул. Воздух звенел, тугими плетями сжимал легкие, напряжение росло с каждым ударом сердца.

— Фин! Иди сюда!

Исиантарин схватила его за руку. Давно ли она была рядом с ним или только что вышла в коридор, Фин не понял, поддаваясь, позволяя подвести себя к окну. Девушка уже распахнула ставни. Только сейчас он понял, что ее так удивило. Тысячи окон светились в темноте шторма. Тысячи людей вышли под струи ливня, в грохот грома, во всё нарастающий ураган. Они стояли на мостах, протягивали руки к грозе, что-то говорили друг другу — и смеялись. Фин открыл рот. Все его чувства отступили на второй план, ни одно переживание не стоило того, что он видел сейчас.

Созданное им оживало в буре. Каждый человек — крупица его самого — ликовал, блаженствовал, верил. И Фин чувствовал это. Воспринимал извне и изнутри, отдавал и поглощал, незаметно для самого себя протягивая руки к небу, как и все те, кто сквозь белое сияние строений, сквозь оглушающий ветер чувствовал, что проклятье ушло, перестало довлеть, испарилось — и каждый чувствовал свободу.

«Там, где океан целует солнце».

Шторм не унимался еще несколько дней. Встречающих не выпускали в море, дни Исиантарин проводила с Фином. По большей части они молчали, балуя себя глотком жизни. Рев ветра за окнами стал привычным шумом всего за несколько часов. От грома никто не вздрагивал, вспышки молний не слепили, гул дождя усыплял. Здания, прочно вшитые в дно океана, стойко выдерживали удары стихии. Иногда Фину казалось, что вот-вот в дверь кто-то постучит, но люди после первой штормовой ночи, когда и первые эмоции были выплеснуты, утихли, не занялись своими привычными делами, не вглядывались тревожно в будущее, а дышали тишиной своих домов. Со временем ожидание стука становилось все более тревожным, Фин вздрагивал каждую минуту, прислушивался, поднимался с кресла, окидывал возбужденным взглядом синюю комнату, проходил в коридор — и возвращался едва ли не разочарованным.

Исиантарин несколько часов молча наблюдала за Фином, отрываясь от серебристых лепестков книги, затем не выдержала и все же спросила:

— Что с тобой? Я могла бы понять веселость, облегчение, спокойствие, но никак не ожидание. Кого ты ждешь?

— Я не знаю, просто чувствую, что кто-то должен прийти…

— Ты лжешь, айрими.

Фин опустил взгляд. Девушка, конечно, была права. Пока он постигал основы собственного творения и скрытые уголки своей души, слишком много его Первоначального лилось к Полотну. Его не могли не заметить те, кто пристально следит за судьбой одного из сыновей владыки. Если, разумеется, всё внимание Саосса не привлечено Сидом и его юной супругой. Вряд ли… Мидар никогда не отпустил бы нити контроля столь легко из-за столь незначительной причины, как свадьба сына. Снова болезненно кольнуло в груди. Фин словно бы заново привыкал, постигал суть боли по утраченному: он слишком мало времени провел с ней, перед тем, как вычеркнуть из своей памяти, слишком долго откладывал мысль о необходимости найти любимую по возвращении в Саосс, и теперь новое чувство подстегивало каждый нерв к напряжению, вибрации, волнению.

— Фин…

— Скоро я должен буду уйти.

— Ты не можешь задержаться?

— Не могу.

— И взять меня с собой не можешь?

Фин моргнул, удивленно уставился на девушку. Такого поворота разговора он никак не мог ожидать и теперь не представлял, что ответить. Конечно, он мог бы, только вот — зачем? Зачем вырывать девушку из привычного ей окружения, только чтобы удовлетворить ее прихоть? Зачем подвергать опасности не только себя, но и ее: переход может быть вовсе не таким простым, если вести с собой человека, который не имеет отношения к Саоссу? Зачем ему вообще рядом кто-то?..

Исиантарин вздрогнула, таким она Фина еще не видела. Обычно теплый взгляд, лучащийся каким-то непостижимым светом, теперь превращался в льдистый мрак, темнел, наливался тяжестью. Черты лица обострились, стали резче, губы сложились в улыбку, но жесткую, не скрывающую цинизм.

— Нет.

— Почему? Я могла бы быть тебе полезной…

Девушка выглядела растерянной, Фин раздраженно выдохнул.

— Полезной в чем? Управлять корабликами? Или церемонно приветствовать идущих нам навстречу? Или, быть может, читать мне стихи?

— Не нужно считать, что…

Она говорила еще что-то, но Фин даже не пытался ее слушать. Его настолько захватило новое чувство, разлившееся в груди, что всё прочее перестало быть хоть сколько-нибудь интересным. Всё очень просто. Боль дает силу не чувствовать больше боли. Чем больше боли, тем меньше ты ее чувствуешь. Парадокс. Факт. Фин ухмыльнулся, впуская в свое сознание всё новые и новые волны чувств. Одиночество, раскаяние, сожаление, тоска, злость погружали его в теплое уютное забытье. В нем не было ничего: ни Рин, ни домов, ни воды, ни эфиров, ни семьи, ни даже Нанны, ничего, кроме самого погружения. Всё глубже и глубже, до полной утраты себя, всего того, что принято называть собой. В темноту естества. Да.

Он не чувствовал, как упал, не ощущал того, как Рин пыталась привести его в чувство, не осознавал того, где находится его тело, он был так далеко во мраке…

Он не шел, идти здесь не имело никакого смысла: здесь не было понятия «расстояние». Нельзя ни приблизиться, ни отойти, когда ты находишься внутри, а не вовне. Здесь нельзя было даже мыслить, оставалось только ощущать отсутствие света, звука, запаха — и не понимать этого.

Яркая горизонтальная черта разорвала мглу. Звук. Еще одна линия света. Звук. Еще. И еще. И еще. Фин начал понимать, что хочет уйти. Нет, это место не нравится ему. Здесь было тепло до того, как ему показали свет, здесь было спокойно до того, как настойчивый звук стал резать минуты. Прочь из темноты забвения! Хватит! Он больше не поддастся, никому и ничему, даже самому себе. Он бежал. Сияние вокруг него полыхало синим, ноги отказывались слушаться, воздух раскалился и обжигал легкие, вспышки и пронзительная одинокая нота гнали его вон отсюда, и он подчинялся, он спасался, бежал так быстро, как только мог, так медленно, как никогда, но продвигался вперед, к краю собственного сознания, к тонкой синей полоске…

Фин открыл глаза — и ничего не почувствовал. Да, кровать была удобной. Да, свет был приглушенным. Да, он ощущал жажду. Но и только. Ровное дыхание не выдавало ни одной эмоции. Их не было.

— Рин…

Он сам удивился тому, как прозвучал его голос: приглушенно, хрипло, так, словно прошло несколько десятков лет с тех пор, когда он в последний раз хоть что-либо говорил. Девушка появилась на пороге. Сонная, растрепанная, но по-прежнему прямая. Гордо вздернув подбородок, она прошла к столику, плеснула в стакан воды и протянула Фину. По всему было видно, как она старается, чтобы лицо ее, жесты ничего не выражали. Невольно Фин улыбнулся и вместо стакана сжал ее свободную руку в своей ладони.