Игорь Маранин - …и тогда снег покрыл виноградники [СИ]

Дареджан бросила на профессора задумчивый взгляд и мгновение помедлила. Церзиум мог стоить очень дорого, целое состояние. На эти деньги можно было выкупить у дяди лавку, оплатить учёбу в университете, организовать личную археологическую экспедицию и зажить самостоятельной вольной обеспеченной жизнью. Но… Ведь Кондратий ясно сказал: нельзя продавать. Он-то не продал! Хотя деньги нищему были куда нужнее, чем ей. И ещё одно мгновение помедлила Дареджан, а потом твёрдо сказала:

— Нисколько.

— Вы хотите оставить его у себя? — нахмурился профессор.

— Нет… Вернее, я не знаю, что с ним делать. В этом подарке должен быть какой-то смысл, но какой? Сергей Алексеевич, я честно не знаю.

Некоторое время профессор с любопытством рассматривал гостью. Затем кашлянул и торжественно произнёс:

— Зато я знаю! Безусловно, до того, как мы предъявим его научной общественности, нужно провести лабораторные исследования. И историю его, по возможности, установить. Поэтому я предлагаю вам, прелестное дитя, стать на это время моей помощницей. Иными словами, я вас нанимаю. Согласны?

Дареджан кивнула. Затем порывисто вскочила и, подбежав к Сергею Алексеевичу, обняла его за плечи.

— Руки, руки! — завопил профессор. — Мой пиджак стоит триста монет, а пятна от консоме не отстирываются!

Весна пришла раньше, чем предсказывали метеорологи. Потеплело резко, невидимые с Земли кочегары растопили солнечную топку почти до летней жары. В лаборатории, что находилась в подвале профессорского дома, стало душно, не спасали даже маленькие окошки у потолка, выходящие на улицу и распахнутые настежь. Впору было нанимать китайчонка с опахалом. Но Сергей Алексеевич не обращал никакого внимания на жару. Что ему духота таврического подвала после нескольких лет раскопок в Танесруфте, самой великой пустыне земного эллипсоида. Дареджан же и вовсе чувствовала себя, как ворона в воздухе, она с детства привыкла выстаивать в любую жару с рассвета до заката за базарным прилавком.

Все осколки были тщательно измерены, описаны, внимательно изучены под мощным оккиолином и занесены в каталог. Затем над несколькими выбранными образцами начались эксперименты с воздействием на них различных химических веществ. Оказалось, что профессор Ерёмин прекрасно знает не только археологию и минералогию, но и химию. Одновременно с работой ассистенткой Дареджан, упросившая дядю отпустить её на время из лавки, занималась выяснением истории камня. Но здесь её успехи оказались весьма скромны: Кривой Кондратий словно в воду канул. Даже старый еврей-сапожник, у будки которого сидел обычно нищий, ничего не знал.

— Я к нему так привык, — жаловался сапожник. — Двенадцать лет мы работали рядом, двенадцать лет! Я чинил обувь, он просил деньги — каждый был занят своим делом. Ты видела, Дареджан, его когда-нибудь босиком? Нет! А почему? Потому что старый Мойша не может без сострадания смотреть на босых людей. Кондратий приносил мне выброшенные на помойку рваные ботинки, и я чинил ему их бесплатно! И как чинил!

— Ты что-нибудь знаешь о нём?

— Я? О нём? Девочка, старик Мойша знает всё и обо всех! Он знает, во сколько лет ты сделала первый шаг и сколько монет вчера проиграл твой отец. Знает, с кем спит торговка рыбой со второго ряда и как зовут парня, с которым ты в первый раз целовалась. Ему известно, на сколько монет твоя мать обсчитала сегодня повитуху с Камышового шоссе и даже у кого вчера ночевал генерал-губернатор. Будка старого Мойши стоит точно в центре Вселенной, ты разве не слышал про это, девочка?

Дареджан улыбнулась. Она любила старого еврея.

— Ты мне о Кондратии расскажи, Мойша!

— Не перебивай старших, бесцеремонное дитя восточного базара! Старик Мойша думает медленнее, чем чинит ботинки. Знаешь, почему? Потому что голова его постарела раньше рук. И он считает такую старость за счастье, да-да! Мойша всю жизнь работал руками, и что он будет делать, если они сдадут раньше головы? То-то! Всё обо всех знает старик из будки в центре Вселенной. И только один человек для него чистый лист — его сосед Кондратий. Появился он двенадцать лет назад. Пришёл, сел около будки, подогнув под себя босые грязные ноги в рваных штанах, вынул носовой платок — да-да, у этого бродяги был платок для носа! — и молча просидел все эти годы у моей будки. Знаешь, сколько слов я от него услышал за это время? Не больше сотни! Вечером он сворачивал свой платок, покупал на собранные гроши кусок пирога с рыбой или картошкой, бутыль дешевого кислого вина и шёл домой. И до утра старый Мойша его не видел!

— А где он живёт? — уцепилась за последние слова старика девушка.

— Где может жить бродяга с парой грошей в кармане? — удивился сапожник. — Конечно, в порту! Вся городская нищета считает своим домом заброшенные доки. Да никак ты собралась его там искать, девочка? — забеспокоился старик. — Даже и не думай! Если тебе придётся когда-нибудь выбирать между горящими подземельями ада и походом в заброшенные доки Ахтиара — не задумываясь, выбирай ад!

Искать Кривого Кондратия в доках Дареджан не пришлось — она нашла его совсем в другом месте. Дня через два после разговора с сапожником девушка забежала в лавку к дяде и столкнулась там с одним из постоянных своих покупателей — и антиквариата, и фруктов. Слово за слово обменялись новостями, и тут покупатель неожиданно спросил:

— Помните нищего у сапожной будки? Кривого Кондратия?

— И? — выдохнула Дареджан.

— Вчера хоронили на Кальфе. Представляете, за покойным шла огромная процессия оборванцев — человек пятьсот! Никогда не думал, что у нас в городе столько бродяг и бездельников!

Дареджан не ответила. Развернувшись, она вышла из лавки и даже не попрощалась. Ей почему-то ужасно жалко было умершего старика со скрюченными пальцами.

Ещё через день она выбралась на Кальфу. Поговорив с кладбищенским служкой, отыскала могилу Кондратия и долго стояла возле стилизованных скрижалей надгробия с букетом простеньких полевых цветов. Отчего-то ей казалось, что дорогой букет будет неуместен на могиле нищего. Потом поклонилась в пояс, положила цветы на могильную плиту и поехала домой. Тайна подаренного ей Кондратием камня ушла вместе с ним.

День улетал за днём в исследованиях и экспериментах. Сергей Алексеевич даже отменил несколько своих выступлений, о которых была давняя договоренность с университетом. Он весь ушёл в работу и увёл за собой новую ассистентку. Дареджан была этому только рада. Она впитывала в себя новые знания и навыки, не стесняясь переспрашивать по нескольку раз и не заботясь о том, сочтёт ли её профессор глупой. Она не думала о будущем — о том, что случится, когда их работа будет завершена и придётся возвращаться в пыльную старую лавку. Денег за найденный артефакт Дареджан твёрдо решила не брать: как пришло, так и уйдёт. Она обладала очень редким качеством для женщины: умением не жалеть о несбывшемся. Живи сегодняшним днём, завтра наступит только завтра.