Виктория Борисова - Светлая сторона апокалипсиса

А почему бы и нет? Нового претендента можно объявить побочным сыном царя, плодом тайной любви. Кругом столько незаконных детей, что народ вполне поверит.

Арат Суф даже подскочил на месте от радости. Он уже забыл о своих страхах, сомнениях, неопределенности собственной судьбы и своем нынешнем негласном, но четко ощутимом положении почетного пленника во дворце.

Осталась только задача, требующая разрешения, и острое, почти блаженное чувство, когда после долгих трудов наконец-то снизошло озарение.

А в храме Нам-Гет снова курится легкий дымок и мерцает зеленоватое пламя перед алтарем.

— Божье Дитя снова появилось на свет… И оно снова в опасности.

Надо же, теперь это девочка! На вид ей года три, может — четыре. Что и говорить, чудесная малышка. Олег всегда был равнодушен к детям, особенно маленьким. Наверное, поэтому еще ни одной из подружек так и не удалось затащить его в ЗАГС. То есть пару раз он уже почти готов был согласиться. Ну ладно, раз уж ей так хочется! Штамп так штамп, бумага все стерпит. Но стоило подумать, что через короткое время в его жизни появится существо, которое все время орет и пачкает пеленки, как Олег пускался в позорное бегство. Опыт женатых друзей тоже не вселял оптимизма. Он видел не раз, как веселые парни через пару лет становились унылыми подкаблучниками, накрепко привязанными к пищащим детям и ворчливым супружницам.

Но сейчас, всматриваясь в серьезные глаза ребенка совершенно невероятного, темно-фиалкового цвета, который, по меткому выражению классика, никогда не встречается ни у зверей, ни у людей, а только иногда у цветов и ангелов, Олег испытал совершенно новое для себя чувство. Изумление? Восхищение? Любовь? Пожалуй, все вместе.

Девчушка была беленькая, пухленькая, очень чистенькая. Видно, чье-то ухоженное, любимое, балованное дитя. Странно даже видеть отсюда джинсовую юбочку с оборками, белую кофточку, бантики в волосах. Вот она собирает осенние листья в парке, поливает цветы, сопя и подпирая щеку языком, выводит первые буквы в тетрадке с изображением Микки-Мауса.

И все же… Что-то показалось очень знакомым. Ну да, конечно! В лице, жестах, манере морщить лобик и особенно во взгляде было заметно сильное сходство с несчастным сыном Ахнана. Так похожи бывают сводные братья и сестры: на первый взгляд — разные, а приглядеться — родные.

Так что там Лабарт говорил про опасность? Ведь с ребенком все хорошо. Пока, по крайней мере.

Вот малышка бежит к матери. Женщина присела на корточки, широко раскинув руки. Ее видно только со спины. Кажется, она совсем молода. Распущенные черные волосы, джинсы, короткая замшевая куртка, рюкзачок болтается за плечами. С виду — почти подросток. Поймала дочку, подняла на руки, закружила…

Олегу захотелось крикнуть — осторожно! Кажется, только что увидел, а в душе уже поселилась тревога за чужое дитя.

Хотя почему чужое? Божье.

Вот женщина повернулась лицом. Хороша! Большие, чуть раскосые влажные глаза, высокие скулы, тонкие брови, нежный и упрямый рот. Олегу показалось, что он уже видел где-то это лицо. Не в жизни, нет. В жизни он бы такую не пропустил. В кино? Во сне? Да, впрочем, не важно.

— Это твой мир, чужак? Твое время?

Жоффрей Лабарт, кажется, взволнован. Его голос дрожит, в глазах застыло тревожное, почти умоляющее выражение. С чего бы это?

«А ведь время и вправду мое. Ну, если не совсем, то очень близко. Одежда, манеры людей, блочные многоэтажные дома где-то на заднем плане. Вот мать с дочкой гуляют по старому Арбату. Ребенок тянется погладить обезьянку фотографа — и зверь серьезно, с достоинством протягивает ей маленькую, темную, почти человеческую лапку».

Надо же, Москва! Олег вдруг почувствовал такую острую тоску по дому, что горло вдруг сжалось, а в глазах подозрительно защипало.

«Увижу ли я это еще когда-нибудь? Или всю оставшуюся жизнь придется провести под чужим небом, в непонятной стране, которая вроде бы и не существует, не может существовать?»

Издалека, будто чужой, прозвучал собственный голос:

— Да, это мой мир.

Свет внутри кристалла постепенно погас. Изображение стало расплываться, пока совсем не исчезло. Олегу почему-то сделалось грустно.

— А что с ними будет дальше?

Жоффрей Лабарт посмотрел на него устало и печально:

— А ты хочешь знать про это, чужак? Правда хочешь знать? Учти, что тебе и дальше придется жить с этим знанием.

Олег упрямо кивнул:

— Хочу. — «Казалось бы, какое мне дело до посторонних женщины и девочки?» — Правда хочу.

— Тогда смотри, человек, — приказал Жоффрей Лабарт, и Олег послушно уставился в блестящую полированную поверхность, хотя его сердце уже сжималось от недоброго предчувствия.

Маленькое истерзанное обнаженное тельце на траве. Кровь везде — на лице, на длинных белокурых волосах… И на бедрах.

Голубые глаза открыты и смотрят прямо в небо. Вокруг много людей, но никто не смеет обернуться туда, где стоит мать.

Еще вчера это лицо было нежным, а сегодня в нем не осталось ничего человеческого. Сальные растрепанные волосы, огромный кричащий рот, безумные глаза.

Новая картина — больничная палата. Обняв себя за плечи, женщина мерно раскачивается взад-вперед.

Она снова дома. Уже осень, клен под окнами пылает прощальным золотом листьев. Ее трудно узнать — увядшее лицо, глаза столетней старухи. Медленно шаркая ногами, она поднимается по лестнице, входит в квартиру. Она не находит себе места, бесцельно слоняется по квартире, трогает и переставляет какие-то вещи. Пока не натыкается на фотографию в резной деревянной рамочке, где снята вместе с дочкой на берегу моря. Она сама безудержно хохочет, отбрасывая загорелой рукой длинные волосы с лица. Ребенок смотрит в объектив внимательно и серьезно. Выражение лица, характерное для Божьих детей, сейчас особенно заметно. Женщина очень осторожно берет фотографию в руки, долго и пристально смотрит на нее, потом прижимает к груди, как живое существо. Кажется, она вот-вот разрыдается.

В ее потухших глазах на краткий миг снова вспыхнула искра. Сейчас она снова стала похожа на ту молодую и веселую женщину, которой была совсем недавно. Она даже улыбается! Танцующей, упругой походкой подходит к балконной двери, откидывает занавеску… Короткий, сдавленный крик, глухой удар тела об асфальт — и через несколько секунд все кончено.

Олег с трудом удержался, чтобы не отбросить волшебный кристалл прочь от себя. «Не надо, ну пожалуйста, не надо, я не хочу этого видеть!»

Но Жоффрей Лабарт неумолим.

— Смотри, человек, смотри, ты же сам хотел узнать будущее.

Поздняя осень. Толпы голодных, озлобленных людей громят коммерческие палатки и магазины. Лживые, скользкие слова политиков с телеэкранов. Им давно уже никто не верит.