Виктория Борисова - Светлая сторона апокалипсиса

— Я знаю тебя, знаю имя твое. Ведомы мне и дела твои, и путь твой.

Виктор почему-то почувствовал головокружение. Руки стали влажными, пальцы вдруг ослабели и разжались. Смотреть в лицо незнакомца было мучительно. Но и не смотреть — невозможно. Взгляд ледяных безжалостных глаз держал его крепче стальных щипцов, приковывал к себе.

— Смотри на меня, Делфрей Аттон! Смотри и не отворачивайся!

Только теперь он обнаружил с удивлением, что незнакомец говорит на незнакомом языке. Просто набор звуков. Хотя он отчего-то прекрасно его понимал.

Потому что на том же языке говорил с ним сам Хозяин.

— Ты помнишь меня, Делфрей Аттон?

Виктор зажмурился — и увидел горы, храм, вырубленный в гранитной скале, большой зал с цветными витражами на окнах.

— Ты помнишь, кто я?

Он и правда вспомнил это лицо. Короткая схватка, нож, звякнув, падает на каменный пол, потом боль в боку… И падение в бездну, за которой больше ничего нет. Он облизнул потрескавшиеся губы и еле слышно сказал:

— Чужак.

Все тело мгновенно сковало болью. Он вспомнил и ощутил снова свою смерть на каменном полу под разбитыми разноцветными витражами. А голос гремел над головой, наливался металлом, проникал прямо в измученный мозг, ввинчивался, как стальное сверло:

— Да, ты мертв, Делфрей Аттон! Ты мертв! Как нет места мертвому среди живых, так и живым среди мертвых. А потому — возвращайся, откуда пришел, и оставайся там вечно!

Потом в левой руке незнакомца вдруг появился сноп огня. Он взметнулся выше деревьев, до самого ночного неба, озаряя его кровавым заревом. Чужак вытянул руку вперед, направляя это адское пламя прямо ему в лицо, и сказал очень тихо и страшно, понизив голос почти до шепота:

— Сгори в огне!

Виктор отшатнулся. Он еще попытался укрыться от пламени, загораживаясь руками и отступая, но запнулся ногой о торчащий из земли древесный корень и упал. Последнее, что он увидел, — звездное небо над головой, потом к горлу подступила тошнота, глаза заволокло багровой пеленой, и все исчезло. Осталась только боль, рвущая тело на части. Обхватив голову руками, сжавшись в комок, он корчился на земле.

Нож выпал у него из рук и валялся на траве, тускло поблескивая в лунном свете. Олег брезгливо, двумя пальцами подобрал его, зачем-то повертел в руках и, размахнувшись, забросил в пруд — от греха подальше. Темная вода равнодушно плеснула.

Олег брезгливо вытер руки о свои грязные джинсы. Он очень устал сегодня. Преследовать психа — удовольствие маленькое. Тем более — такого. Тоже мне ангел из ада — дрожит, трясется, вот и мокрое пятно расползается на брюках.

И что теперь делать? Убить его? А смысл? Чтобы опять услышать этот ужасный деревянный голос из ниоткуда «я вернусь» и знать твердо, что обязательно вернется, рано или поздно объявится в одном из миров? Олег даже передернулся, вспомнив убитого человека в храме Нам-Гет. Снова увидеть глаза Делфрея Аттона и так было мучительно, почти невыносимо.

Ну уж нет!

Олег присел на траву, поднял голову и долго сидел так, всматриваясь в ночное небо, будто именно там хотел найти ответ на свои вопросы. Звезды казались маленькими, тусклыми и бесконечно далекими. Не то что в Черных горах, там они были огромными, яркими, как диковинные цветы… Что-то там творится сейчас?

Да, в общем, не важно. Впервые за эти долгие месяцы Олег ощутил всем своим существом восхитительное чувство умиротворения и покоя. Он не знал, зачем ему понадобилось разговаривать с маньяком на языке Сафата, да еще таким высоким слогом, каким изъяснялся разве что покойный Жоффрей Лабарт. Не знал, зачем понадобилось светить ему в лицо зажигалкой. Но некая его часть знала точно, что он все сделал правильно.

Тем временем незнакомец (или знакомец, только давний), кажется, пришел в себя. Он приподнялся на четвереньки, как зверь, потом сел, привалившись спиной к толстому стволу старой раскидистой липы. Лицо было совершенно неподвижное и будто неживое, но Олег посмотрел ему в глаза — и неожиданно с удивлением увидел вполне осмысленное, человеческое выражение.

— Эй! Тебя зовут-то как?

— Виктор. Виктор Волохов, — безучастно ответил он.

— Где живешь, помнишь?

Он кивнул.

— Вставай, пошли.

Виктор послушно поднялся на ноги. Через парк они шли молча. Так же молча вышли на слабо освещенную улицу, миновали три квартала и вышли к массивному и помпезному восьмиэтажному зданию сталинской постройки.

Олег, наконец, решился спросить:

— Тех девушек… Одну за гаражами, другую на стройплощадке — это ты убил?

Виктор так же безучастно кивнул. Олегу почему-то даже грустно стало. Он начал испытывать что-то вроде жалости к этому человеку.

— Так вот. Завтра утром ты пойдешь и признаешься.

Виктор снова кивнул.

Олег положил ему руку на плечо и посмотрел прямо в лицо. Странно — при своем немалом росте (метр восемьдесят пять все же!) ему пришлось смотреть снизу вверх.

— Ты понял меня, Виктор Волохов? Завтра утром ты пойдешь и признаешься сам. Так лучше.

В его лице что-то дрогнуло, как будто разбилась фарфоровая маска. Брови поднялись домиком, губы задрожали, а из глаз покатились крупные слезы. Странно было видеть у взрослого человека столь детское выражение.

— Да, да, — лепетал он. Даже голос стал какой-то детский, — я пойду и признаюсь. Сам признаюсь… Сам…

Закрыв лицо руками, он вбежал в подъезд. Провожая его взглядом, Олег думал, что так и будет — он пойдет и признается, а что дальше — не важно.

Он и правда так думал.

На следующее утро Олег проснулся очень рано — где-то в половине седьмого. Спать ему пришлось совсем мало, но он все же выспался. Давно он не чувствовал себя так хорошо, будто скинул огромный груз, висящий за плечами.

Небо сияло ясной синевой, — почти как в Сафате. За окном жизнерадостно заливалась какая-то птица. И даже воздух, что просачивался в форточку, был ароматен и свеж, что редко бывает в городе.

Олег долго плескался под горячим душем, смывая усталость вчерашней ночи, потом растерся жестким полотенцем и приготовил себе обильный завтрак. Голод он почувствовал просто волчий. Расправляясь с яичницей, он напевал с набитым ртом, шумно прихлебывал горячий кофе…

В окно ударилась птица. Олег так и застыл с вилкой в руке. Радостное настроение испарилось в один миг. А птица — черная, с гладкими лоснящимися перьями, отливающими синевой, — уселась на подоконник и принялась с любопытством рассматривать Олега, наклоняя голову то влево, то вправо, косясь на него блестящим черным глазом с оранжевым ободком. Олегу стало не по себе под этим взглядом. Будто он видел существо, отличное от него, но совершенно разумное, которое беспристрастно и чуть насмешливо его изучает.