Павел Брыков - Томас

Петр Алексеевич повернулся к Тихоне.

— Вот вы, Томас, во многих местах побывали — в Азии, Сибири, на Камчатке. Я уже не говорю за годы вашей молодости... Красивейшие края, живут прекрасные люди, простые, добрые, хлебосольные... У вас там много друзей осталось, подруг, но вы, когда стало плохо, поехали не к ним, а решили вернуться в Городок. Почему?

Томас ничего не ответил, но Князю это и не нужно было, он продолжал:

— Вы родились в Ревеле. Из последних ста лет провели в Городке в общей сложности... так, четырнадцатый, перерыв на войну, с двадцатого по сороковой, потом снова война... Сорок третий и... э-э-э-э... Почти половину века! Тяжело было, каторжно. Существовали, не замечая, какого цвета трава и небо. Ползали по штрекам и лавам, как та крыса. Леся, а вы знаете, что Томас в юности был выжигальщиком? Люди, привыкшие каждый день ходить в обнимку со смертью, чувствуют тех, кто родился под счастливой звездой. Не старика-инвалида, а молодого симпатичного парня видного жениха всей сменой попросили стать шубиным.

Леся догадалась, о чем говорил Петр Алексеевич, но решила переспросить:

— Это опасно?

Князь словно пианист надавил пальцами на невидимые клавиши.

— Выжигальщики спускались в самые опасные участки, чтобы с факелом проползти по выработкам и пластам. Из защиты только полушубок и валенки. Бывало заваливало, но каждый раз Томаса откапывали. Рядом с вами сидит настоящий, а не дутый герой. Кем только не работал... Саночником, крепежником, коногоном, врубмашинистом, кочегаром, охранником в ДОПРЕ... Терял друзей... На скольких похоронах приходилось бывать, а? Опять же скука, водка, драки... Казармы для холостяков, вонючие бараки, вши, вонь, чесотка... Вокруг пыль, смрад, малярия, туберкулез, сифилис. Сколько раз, просыпаясь, вы проклинали и себя и этот переполненный грязью грязный город? Леся, раньше ваш Городок был похож на самую глубокую в мире канаву. Улиц нет, площадей нет, дома кто где хотел, там и строил. Засушливый, обвеянный суховеями посёлок после дождей заливался сплошной болотной жижей — не проехать. Чтобы дойти до работы, надо было надевать сапоги штейгеров с ремнями у бедер. Сколько хребтов пришлось переломать, чтобы местных приучить к чистоте. Элементарное было сродни подвигу. Много ума надо, чтобы дорожки и тротуары засыпать шлаком, известью и песком? А возносили так, словно уже построили коммунизм. Хорошо, нашлись умные люди — стали деревья сажать, лесопосадки. Меньше стало пылевых бурь и грязи. Кто-то скажет, что здесь такого — степь! Это как с песком бороться на краю пустыни. Не соглашусь! Сколько поколений работяг терпело это болото? Некоторые в землянках до восьмидесятых жили. Забойщик — денег куры не клюют, а в хатке пол земляной. Леся, грязь — это материальное отражение наших душ, дрожжи греха. Вспомните, с чего начинаются беседы Иоанна Златоуста: грязь помешала горожанам прийти в церковь, чтобы послушать святого.

Князь прикрыл глаза и процитировал по памяти:

— «Что это? Нужно бы целому городу быть здесь сегодня, а к нам не пришла даже малая часть. Может быть повинны грязь и дождь? Нет, — не грязь, а беспечность и упадок духа». Вот куда я сослал нашего Томаса — на край света, в Дикое поле, царство болотной беспечности и упадка человеческого духа. Но всё здесь скоро изменилось. Первое вытеснила партийной ответственность, а второе — оптимизм и вера в светлое будущее.

— Не надолго, — возразил Томас.

Князь так резко вскинул свою лобастую голову, что по салону минивэна молнией скользнули солнечные зайчики от его очков.

— А кто говорил, что будет легко? Против нас работают похитрей и мерзопакостней...

Снова повернулся к Лесе, и с тихой улыбкой продолжил рассказ:

— После войны пожалел я нашего Томаса: послал в края чистые, первобытные — на севера геологом, картографом, гляциологом. Ему это нравилось — где риск, там и Тихоня... Благословенные места... Но под занавес жизни наш герой рванул не в Чульман, не к Зульфире в Казань, не в тайгу или Каракумы, а сюда...

— Я хотел повидать Тоню, — ответил Чертыхальски, не открывая глаз.

— О! — Князь поднял вверх указательный палец. — Это по-нашему. Вот видите, Леся, род, родова. Много знакомых и друзей, а в минуты роковые тянет к единственному на свете близкому созданию. Томас, пруссаки — глупцы. Если бы я хотел вам отомстить, то не стал бы гоняться за вами по всему миру с шашкой наголо, давя гусеницами миллионы невинных душ. Я просто убил бы того, кто вам больше всего дорог. Сегодня вы были во-о-о-т на столечко от смерти. Вам в затылок должны были влепить такую ма-а-ахонькую пулечку. Но пронесло. А если бы и убили, ну и что? Вы довели их брата до смерти. Они сколько лет живут с этим горем в сердце, страдают. Однако эти глупцы не додумались отомстить по-настоящему. Даже здесь, в таком тонком деле у них не так мозги варят. Другой склад сознания, вот что опасно. Лезут к нам, не понимая нас, не учитывая нашего духа, традиций, уклада. Ладно бы итальянцы, — они по складу характера с нами чем-то схожи, только веры папской, — но пруссаки! Да что пруссаки, -они уже поняли что почем. Те, что за океаном прячутся — вот где дуболомы!

Ребята лихие, не спорю, но играют с огнем. На первом месте у них не свобода и душа, а деньги. Это же ни в какие ворота не лезет! Леся, деньги — страшное зло! Они могут подточить любую империю. Они уничтожают тех, кто их не уважает, запирает и пытается поработить. Деньги этого не терпят! Сколько цивилизаций было уничтожено из-за пагубной бездумной страсти к ракушкам, золоту, алмазам.

Князь посмотрел на колечко, сияющее на пальце девушки, улыбнулся.

— Леся, с деньгами шутки плохи. Запомните, в мире существуют вещи, которых должен бояться даже сам сатана.

Кортеж, наконец, пересек город и въехал в княжескую резиденцию.

Как только в Городке появился Князь, у меня начались трудности — стало сложнее следить за людьми. Создалось такое впечатление, что горожан как подменили. Мысли в их головах путались, возникали какие-то странные желания, тянуло на солененькое, перченное, горячее. Слова произносились громче, чем обычно, движения становились резче, водители давили на газ сильнее. Девушки вдруг стали сговорчивее, а парни настырнее; что плохо лежало, было украдено; не запертое угнано, водка выпита, запасы на чёрный день съедены. В травматологии не протолкнуться — не перелом, так кошка покусала, или крысы ночью по пьяному делу уши погрызли. В морге очередь образовалась, работяги из КП «Простор» задолбались могилы рыть. У продавцов венков «масть пошла» — за три дня месячную выручку загребли...

С превеликим трудом нашел я Тихоню в самом тёмном закуточке базы и только благодаря тому, что Антонина Петровна ему рассказывала о моём к ней звонке. Да, слаб, не удержался, что знал, всё баронессе выложил... Они сидели на старой кровати без матраца, укрытой только пыльной рогожей, растянув ржавую сетку почти до пола. Костыли, которые помогли Томасу сюда забраться, были приставлены к стене. В глубине склада чернели горы погнутых труб, проволоки, дисков от колес, радиаторов отопления. У стен до потолка возвышались башни из поставленных друг на друга старых стиральных машин. Их подпирала заполненная пачками электродов детская коляска и насыпанные в кучу велосипеды, как целые, так и одни рамы. Под ногами валялся всякий хлам, осколки стекла и пластика, детские игрушки... Но заговорщики мало обращали внимания на царивший вокруг хаос. Они радовались появившейся возможности уединиться: на базе гостей было, как старух в трамвае по воскресеньям.