Павел Брыков - Томас

В то утро всё шло как обычно. Получили наряд, переоделись, короткий перекур, и в клеть мимо ворчащей рукоятчицы. До участка добежали быстро и — в лаву. Расселись по уступам и вперед — давать стране угля. Потекло черное золотишко, зашелестело, заискрилось в свете лампы. Я рубал в четвертом уступе. В третьем — Саня Варнаков, а во втором Греков Игорь. Я привык с самого начала рубить до упора, пока сильно не устану, а потом уже можно с перерывами... В тот раз до упора я не дотянул...

Дед Тарас налил себе в рюмку водки и махом её приговорил. Не поморщившись, закусил кусочком черного хлеба. Продолжил:

— Услышал звук такой, словно змея большая рядом поползла, а потом удар — чуть не оглох — и волна воздуха по всему телу. Сбросило со стойки, но я успел за неё чем-то зацепиться, наверное, голенищем, а так бы сразу утащило. Каска отлетела, лампа погасла... Это то, что я помню. А потом понесло в сторону и, скорее всего, у меня сознание отшибло — отключился напрочь. Когда в себя пришел, первое, шо почул — звон в ушах. Шахта — она живая: скрипит, капает, дышит, так сказать. Стойки трещат. Какая выпадет, смотришь, а её жевал кто — так порода давит со всех сторон. Вентиляция опять же, вода течёт, а тут всё исчезло, только звон этот противный и тьма кругом. Затылок ноет. Я запаниковал — разумом-то понял, что уголь пошел. «Выброс!», — мелькнуло в голове. Очнулся и, как рыба на берегу, давай трепыхаться. Дергаюсь во все стороны и ртом воздух хватаю. Понимаю, что живой, но надолго? В первые секунды испугался. Думал, что от удушья помираю. Не хотелось вот так, как утопленнику. Говорят, страшная смерть. Да. Страшная. Заглянул я тогда за краешек...

Старик ещё одну рюмку казенки налил и выпил.

— Спеленало меня — руками шевелить могу, плечами, головой кручу — каску-то унесло — а ноги, словно в граните. Не больно, тогда я резкой боли вообще не чувствовал, но такое было ощущение... Я потом, так сказать, долго подбирал образ, чтобы понятнее передать... Вот представь, внучок, — сказал дед Тарас, обратившись к Томасу, — тебя схватил великан. Ты — маленький-маленький, а он огромный-огромный. Чудище не хочет тебя раздавить, но и отпускать у него нет желания. Держит в своем гигантском кулаке крепко. Вот что-то подобное я и чувствовал. В темноте полнейшей. Это сложно объяснить — мы редко бываем во мраке — а там я попал в абсолютное отсутствие света. Это вначале, когда лихорадочно варианты перебирал — накатил ужас. Потом успокоился, стал шарить вокруг. Фляга на месте — в кармане штанов — а я даже радоваться не могу: вдруг вспомнил про друзей. Меня как бы с двух сторон обошло потоками угля и к кровле прижало. Это я наощупь понял. Стоек, инструмента рядом не было — я все обшарил. Если что б случилось — новый выброс или сотрясение — тиски породы и кровли сомкнулись бы, и меня раздавило б как мокрицу — даже шкурки не осталось.

Ещё запомнил, что я своего тела вообще не чувствовал. Знал где верх-низ и всё! Было такое ощущение, как будто я не под землей, а в воздухе нахожусь, подвешенный на невидимых канатах. Понятно, это так мой разум пытался приспособиться к недостатку воздуха, невольной слепоте и давлению со всех сторон. Ещё казалось, что я в невесомости и лечу куда-то вверх. Это вообще с ума сводило.

Дед Тарас взял солонку и поставил рядом с графином для вина.

— Что интересно, изменилось внутреннее представление о размерах. Вот как мне казалось в самом начале. Я — маленький и вокруг сплошной монолит породы. Но потом, после какого-то времени под землей, в темноте, во мраке вдруг представилось, что я вырос.

Старик приподнял графин.

— Вот только великан увеличился вместе со мной и, как прежде, не желал меня отпускать. Я стал путаться в мыслях. Они прыгали с одного на другое. Какое-то время понадобилось, чтобы успокоиться по-настоящему. Если попадете в сложную ситуацию, то лучше всего начать с простых вопросов и честных ответов. Мне об этом рассказывали те, кто побывал на фронте. Оказавшись под завалом, не сразу, но вспомнил об этом совете. Так и поступил, но радости не прибавилось — слишком многое было против меня. Давление породы. Метан. Угольная пыль. Темнота. Время — тело-то сжало и кровообращение нарушилось. Сколько я так мог выдержать? Пытался шевелить ногами, хоть и было больно, сжимал-разжимал мышцы, шевелил пальцами. За меня стояли воздух, вода и, как ни странно, огонь. В смысле, его там не было. А посередине этого поля боя — я. Но на самом деле...Это я уже потом всё понял... На самом деле всё, что произошло там, под землей, было у меня в голове. Глаза не видят, уши ничего кроме звона не слышат, громко говорить нельзя. Чтоб как-то о себе дать знать, флягой стучал по кровле: раз-два, раз-два, раз-два... Остается только вкус, осязание и обоняние, но и ему доверять не мог — долгое время ничего кроме запаха угольной пыли и крови я там не чувствовал. В какой-то момент пришел к грустному выводу: два дня продержусь, а потом всё — не жилец.

После этих слов старушка схватила деда Тараса за руку и сжала её крепко-крепко. Промокнув платком глаза, мать предложила:

— А давайте выпьем.

Наливали водку осторожно, чтобы стекло не звенело. Тихо без лишних слов чокнулись и опростали рюмки. Закусывали мало — ждали.

Старик, отвернувшись к окну, молчал.

Наконец дед Тарас обернулся, поднял глаза на Томаса и продолжил рассказ:

— Время тянулось, как мочало за банщиком. Казалось, прошел целый месяц, но я-то понимал, что это невозможно. Тогда стал отсчитывать часы по глоткам. Терпел изо всех сил. Воду подолгу во рту держал, не глотая. Сосал пуговицу, которую оторвал с рукава рубашки. Раньше, когда работал, флягой на смену обходился. Помногу не пил, ведь чем больше хлещешь, тем сильнее хочется. Эта привычка помогла, но все равно тяжело было терпеть — в забое ведь жарко. К тому же слышно, как где-то вода каплет — в лаве она всегда каплет. На какое-то время я даже задремал, но сразу проснулся. Приснилось такое яркое, зеленое и пестрое, словно я на солнце смотрю через кружевные листья березки. Подбросило и я со всей силы лбом в кровлю впечатался. Когда искры из глаза полетели, ох света прибавилось! Сейчас кажется, что я тогда смеялся, но... Наверное это с годами стерлось, размазалось в памяти. Скорее всего, я плакал... Потом произошло то, что разделило аварию на две части: до и после. До я был сам по себе, а после... Уже не помню сколько воды во фляге осталось, но в какой-то момент мне стало казаться, что я чую новый запах. Приятный. Сначала приятный. Но дальше он начал усиливаться и я догадался, что это было.

Старик посмотрел на рюмку, но пить не стал — отодвинул её пустую.

— Вот так ко мне пришла Смертушка. Как она выглядела, не знаю — было темно, но скажу без утайки, даже если бы у меня работала лампа, все равно на неё не стал бы смотреть. Да. Когда почувствовал её присутствие, то мне стало так обидно. Молодой, сильный, все зубы целы. Что матери скажут? Да она бы и не удивилась — на Донбасс отправляли, как на войну. Наверное, поэтому я сюда и поехал, чтобы не чувствовать на себе этих женских взглядов. Вокруг, кому посчастливилось вернуться, одни фронтовики. Сосед на год моложе меня, а с орденами, нашивками за ранения. До Праги дошел. А какие могут быть награды у солдатика, служившего каменщиком?