Павел Брыков - Томас

Производя в месяц восемьсот бутылок качественного крепкого напитка, первый валовый доход коммерсантов составил примерно двести долларов. Второй месяц был более удачным — своих покупателей нашли тысяча четыреста бутылок «Надежды». Для ускорения доставки продукции у давнего приятеля был взят в лизинг старенький «москвич-2715», версия кузова — «пирожок». Когда ты за рулем, естественно пить нельзя. Как-то незаметно Иван Сергеич и Сашка отказались от дегустации собственного продукта и перешли сначала на крымскую «Массандру», а потом со временем на «Chateau Fompeyre» из Бордо.

Только в выходной.

Максимум одну бутылку на двоих.

Что немаловажно, компания «Сергеич & Сашка» не вступала в конфликт интересов с правоохранительными органами. Вся торговля металлоломом у нас проходила и проходит под патронатом милиции, поэтому офицеры в синих погонах рассматривали руководителей вышеназванной компании в качестве партнеров и никак иначе.

Странно, непонятно? Как такое может быть, чтобы милиция прошла мимо сладкого пирога и не обложила ребят данью? Придется объяснить. Дело в том, что скоро во многих районах Городка были отмечены банкротства винокурных точек. Мелкие производители просто не выдержали конкуренции. Следовательно, сократилось количество заявлений и жалоб от населения по поводу нестерпимой вони в подъездах, и обилия асоциальных элементов, распивающих спиртное во дворах, где бабушки раньше варили самогон. Статистика правонарушений стала сокращаться. В области во время совещаний руководство нахваливало милицию Городка за успехи в борьбе с такими пагубными явлениями, как самогоноварение и хулиганство...

...А пока, не ведающие своей счастливой судьбы, Петр Сергеич и Сашка, тайными тропами везут на тачке тяжелую драгоценную ношу, давайте с периферии перенесемся в самый центр Городка. В этот же вечер произошло ещё одно, не связанное с нашей историей событие, но все равно я о нём расскажу, уж очень оно было характерным для того времени. Случай такой: милицейский патруль задержал возле памятника Никите Изотову некого Федора Савельевича Гурьянова.

Вот правду говорят — в тихом омуте чего только не водится. Жил себе человек, никого не трогал, даже голоса не повышал. Работал как все, отдыхал как все, женился, родил двух сыновей, стал вдовцом, потом пенсионером. Однажды случилось недоразумение — поругался с соседом. Тот всю жизнь на месте не сидел, то на заработках — весь Союз исколесил — то, как Ленин, петлял в лагерях. Трудовой книжки не имел, официально не работал, вернулся домой, когда здоровье подвело... Суть конфликта состояла в том, что бюрократия измерила двух столь непохожих людей одним аршином. Родное государство назначило соседям почти одинаковую пенсию. Сравнить того, кто за всю свою жизнь на одном месте и трех лет не сидел — пятилетняя командировка в ИТК № 58 не в счет — и Гурьянова, сорок лет пропахавшего на машзаводе? Но Фёдора Савельевича возмутила даже не эта чиновничья несправедливость! Его расстроила обидная фраза соседа, сказавшего, что правда в этой жизни для всех одна. Ему, потомственному слесарю стало так горько и досадно, что он... Нет не стал мстить, поджигать дверь, писать жалобы... Пенсионер пошел по иному пути.

В ночь с четверга на пятницу, за несколько дней до некоторых никому не известных событий, о которых я расскажу позже, Гурьянов явился к памятнику, поставленному в честь знаменитого шахтера. Фёдор Савельевич достал из сумки молоток, монтировку и саперную лопатку. Не прошло и двух минут, как он взломал гранитную плиту.

У нашего Городка, как я уже рассказывал, давняя революционная история, свои традиции. В пятом году воевали с капиталистами и царским режимом. Стачки, забастовки. Начали машиностроители, за ними подтянулись шахтеры и работники ртутного рудника, путейцы. Организовали отряды. Пришлось повоевать с драгунами. Конечно, были биты, но полученный опыт пригодился в семнадцатом. В Городке приняли первую, вторую и третью революции, а потом на развалах империи вместе со всем Донбассом создавал свою республику, защищал её от золотопогонников, петлюровцев, германцев. Отступили, а когда вернулись стали хозяевами своей земли и экспроприированных предприятий.

В 1927 году, когда все прогрессивное человечество праздновало десятилетие Великой Октябрьской Социалистической Революции, комсомольцы машиностроительного заводанаписали послание потомкам, запечатав его в специальной гильзе из легированной стали. «Конверт» замуровали неподалеку от завода, в сквере Дворца Труда. Вскрыть послание надо было в 2017 году, в год столетнего юбилея Революции. Позже, когда было принято решение построить памятник Изотову, то его воздвигли рядом с той гранитной плитой. Вот с этим самым письмом из прошлого и решил ознакомиться Федор Савельевич Гурьянов. Ему было интересно, чем горели идейные комсомольцы, коммунисты, о чем мечтали в те славные годы? О такой уравниловке, унижении трудового человека, нищете, в которой утонули бывшие советские люди?

Когда наряд патрульно-постовой милиции набрел на место преступления, то увидели такую картину: гражданин Гурьянов Ф.С. сидел возле сдвинутой плиты и рыдал. При этом он рвал какой-то лист бумаги и кусочки отправлял в рот.

Через пятнадцать минут к оскверненному вандалом памятнику примчались: прокурор города, кум с «избушки», начальник милиции, начальник по гражданской обороне и городской голова. Вот только ничем они помочь уже не могли — Федор Савельевич успел дожевать послание комсомольцев. На просьбы, уговоры, побои, рассказать хотя бы смысл, общие фразы утерянного для истории документа, гражданин Гурьянов Ф.С. выражался матерно и громко икал.

Я догадываюсь, почему он молчал — из вредности. Я в этом случае с ним солидарен. Мог бы рассказать, о чем мечтали наши прадеды, какую судьбу желали своим внукам и правнукам, но промолчу.

Тоже из вредности.

Утром чтобы прийти в себя Томасу Чертыхальски пришлось принять холодный душ. Выйдя во двор с чашкой крепчайшего кофе, он доковылял до скамейки под навесом. Бухнулся, сел сгорбившись, и опустил голову. Сырая рубаха приятно холодила плечи и спину. Всё ещё мокрые волосы торчали во все стороны — после душа он не стал вытираться. Глаза почему-то слезились и горели, словно от щелока. Во рту стоял неприятный привкус жженой резины. Хотелось вернуться в спальню, лечь, укрыться простыней и заснуть, но Тихоня себя заставлял сидеть и таращиться на заросшую лопухами клумбу.

Разум его сегодня подвёл — кошмары чуть до инфаркта не довели. Проснувшись, с испугу стал щупать город — вдруг какая опасность приближается, а сны — это предупреждение. Чужаков не заметил. Впрочем, лучше не стало, наоборот, ныряя в людские пороки и грехопадения, только вляпался в плохо смывающееся, похожее на дёготь воняющее привокзальной мочой месиво. Поэтому утром до красных пятен драил под струями душа бока и спину.