Павел Брыков - Томас

Они все хотели убить Томаса. Выпускники Коллегии пошли на семинариста и погибли один за другим. Тоня всё знала. Но не выдала его... Хотя могла... Тихоня понял, что Антонине Петровне теперь не о чем мечтать и некем гордиться. Было досадно, что он так и не заметил её страданий. Война только закончилась, всем тогда досталось, а Тоня ни разу не говорила о некрологах. Он тогда попытался найти теплые, добрые слова, чтобы утешить её боль, но... Промолчал... Да, сейчас можно себе признаться, что он тогда испугался. Антонина Петровна охраняла его, как собственного сына. Князь это сразу понял, поэтому доверил баронессе его защиту... Чем он отплатил Тоне за любовь? Только отдалился... После того альбома он как с цепи сорвался! Стал пить, буянить, а осознав, что загул не спасет, ушел в горноспасатели. Лез во все норы, не боясь завалов и аварий. Он хотел быть как можно дальше от Тони, от её почти материнской тоски.

Трудовые подвиги заметили газетчики: стали выходить хвалебные статьи. Представили к ордену. Чтобы сбить интерес, Томасу предложили на некоторое время переехать в Киев. Согласился с радостью. Перед отъездом так и не признался Тоне, что знает о смерти ребят. Садясь в поезд, думал, едет на пару лет, но вышло иначе: Князь вцепился в него клещом и надолго от себя больше не отпускал...

Что ж, пришло время заказывать ещё один гроб, звать стариков, плакальщиц и настраивать фотоаппарат. Если он умрет, — а Томас почему-то был уверен, что это обязательно произойдет на руках баронессы — эти пальцы, которые сейчас сжимают горлышко бутылки, снова будут гладить его волосы... Седые волосы на холодном, морщинистом лбу. Что она будет чувствовать? Каким словом помянет его? Кого обвинит в его смерти? И вообще, что такое смерть? Нет, не так. А жив ли он? Сердце бьется, в желудке кислота жжется, но это ещё не жизнь. Катиться с горы, сбивая на ходу деревца и стебли чертополоха, это ли бытие?

Томас протянул руку и положил ладонь на мягкое теплое плечо баронессы.

— Прости, мать. Я исправлюсь.

— За что? Оставь, Тихоня. Оставь всё так, как есть. Хватит, порезвился и будя. Ты ж почти закрыл список. Плюнь.

— Почти — страшное слово, — сказал Томас насмешливо. — Давай подобьем бабки. Номер «два» не по зубам, пока детлахи рядом. «Красненького» до конца не щупал, побоялся. Думал, загоняют в капкан. Представь, а я к нему ночью понесся, словно кто за руку вёл.

Сама.

Во сне.

Старухой.

Томасу вдруг представилось, вот бьют часы — неважно, выиграет он или нет — и с последним ударом курантов спина начнёт сгибаться, кожа сохнуть, волосы выпадать, ногти ломаться. Как у той девушки. И его молодое тело, отразив прожитые годы, наконец, превратится в тело столетнего старика. Но здесь, под навесом, не эта мысль его испугала, — все-таки, он видел подобное и за десятилетия привык как-то бороться со страхом... Сейчас он ужаснулся за Тоню. Ведь она убивается из-за мужчины, с которым жила много лет назад, может, даже любила его, но Тихоня — это совершенно иное...

В памяти воскресли его первые монастырские годы. Баронесса в монашеском одеянии, тихая, торжественная, красивая, строгая — как же он её тогда боялся! Картина сменилась: она уже в холщовых штанах, сапогах с высокими голенищами, короткой моряцкой куртке, свитере грубой вязки, широкой кожаной шляпе. Возвышается на мостике и, перекрикивая океанский ветер, кроет китобойцев на чем свет стоит. Почему-то представил, как по дороге в Киев после церемонии гадания Тоня, меняя компрессы, гладила его по голове и нашёптывала что-то ласковое...

Однажды он нашел альбом с фотографиями — дело было в сорок седьмом. К первым картонным страницам были прикреплены обычные черно-белые фотокарточки из салонов, где баронесса в любимых нарядах сияла всей своей молодой красотой. Потом шли фотографии помятые, поцарапанные. Тоня изображена в кожаной куртке с красным бантом в петлице и деревянной кобурой маузера на боку; на строительстве первой трамвайной линии от Дома Советов до машзавода и вокзала — это уже потом маршрут продлили до шахты № 5. Бывшая баронесса с тачкой на строительстве стадиона — морщины на лбу, взгляд грозен, жилы на шее вздулись. Вот она ловит рыбу на Водобуде — кудрявый локон выбился из-под платка, белозубая улыбка, смеется, не видя, что за её спиной кот готовится сожрать весь улов; комсорг Тоня прибивает знамя из рогожи к управлению отстающей шахты; повзрослевшая Антонина Петровна, уже в очках, строгом платье с белым воротничком, среди делегаток съезда акушерок в Сталино...

Много карточек, а когда Томас перебросил альбом и начал листать с конца, то увидел нечто такое, отчего у него тогда в жилах кровь превратилась в тягучую ртуть. Это ему в тринадцатом году после отчисления пришлось возвращаться домой, а потом драпать на конец света — в Дикое поле. А вот оставшиеся на китобое юнги продолжили учебу и заняли отведенные им по праву рождения места. Ненадолго...

В конце альбома были наклеены фотокарточки людей, стоящих вокруг гробов. Черные костюмы и платья, хмурые торжественные лица, венки с шелковыми лентами: «От Краковской семинарии», «От Пражской Коллегии», «От друзей», «От преподавателей». На немецком. Готический шрифт. Гробы с белоснежной обивкой внутри, рюшами и глазетом. Тринадцать фотокарточек. Судя по выведенным под фото датам, трое погибли во время Первой Мировой, остальные в сорок третьем и сорок четвертом годах. Пять гробов пустые — скорее всего тел не нашли.

Тогда, в тысяча девятьсот сорок седьмом году, держа тяжелый альбом с фотографиями мертвых воспитанников баронессы фон Унгерн к Томасу пришла истина, что он у Тони теперь последний. Это знание, эта безжалостная правда жизни ошеломила, раздавила и начала отравлять его душу. Он вдруг испугался близости, которая всегда была между ними, но после обретенной правды, приобрела новое значение. За годы изгнания Тоня поддерживала его, как могла. Оберегала. Он привык к ней относиться как к лучшему другу. Новость, что их класс, оказывается, уже на кладбище, всё меняла.

Они все хотели убить Томаса. Выпускники Коллегии пошли на семинариста и погибли один за другим. Тоня всё знала. Но не выдала его... Хотя могла... Тихоня понял, что Антонине Петровне теперь не о чем мечтать и некем гордиться. Было досадно, что он так и не заметил её страданий. Война только закончилась, всем тогда досталось, а Тоня ни разу не говорила о некрологах. Он тогда попытался найти теплые, добрые слова, чтобы утешить её боль, но... Промолчал... Да, сейчас можно себе признаться, что он тогда испугался. Антонина Петровна охраняла его, как собственного сына. Князь это сразу понял, поэтому доверил баронессе его защиту... Чем он отплатил Тоне за любовь? Только отдалился... После того альбома он как с цепи сорвался! Стал пить, буянить, а осознав, что загул не спасет, ушел в горноспасатели. Лез во все норы, не боясь завалов и аварий. Он хотел быть как можно дальше от Тони, от её почти материнской тоски.