Павел Брыков - Томас

Трудовые подвиги заметили газетчики: стали выходить хвалебные статьи. Представили к ордену. Чтобы сбить интерес, Томасу предложили на некоторое время переехать в Киев. Согласился с радостью. Перед отъездом так и не признался Тоне, что знает о смерти ребят. Садясь в поезд, думал, едет на пару лет, но вышло иначе: Князь вцепился в него клещом и надолго от себя больше не отпускал...

Что ж, пришло время заказывать ещё один гроб, звать стариков, плакальщиц и настраивать фотоаппарат. Если он умрет, — а Томас почему-то был уверен, что это обязательно произойдет на руках баронессы — эти пальцы, которые сейчас сжимают горлышко бутылки, снова будут гладить его волосы... Седые волосы на холодном, морщинистом лбу. Что она будет чувствовать? Каким словом помянет его? Кого обвинит в его смерти? И вообще, что такое смерть? Нет, не так. А жив ли он? Сердце бьется, в желудке кислота жжется, но это ещё не жизнь. Катиться с горы, сбивая на ходу деревца и стебли чертополоха, это ли бытие?

Томас протянул руку и положил ладонь на мягкое теплое плечо баронессы.

— Прости, мать. Я исправлюсь.

— За что? Оставь, Тихоня. Оставь всё так, как есть. Хватит, порезвился и будя. Ты ж почти закрыл список. Плюнь.

— Почти — страшное слово, — сказал Томас насмешливо. — Давай подобьем бабки. Номер «два» не по зубам, пока детлахи рядом. «Красненького» до конца не щупал, побоялся. Думал, загоняют в капкан. Представь, а я к нему ночью понесся, словно кто за руку вёл.

— Кто же тебя за руку может водить? — спросила баронесса шепотом.

— А шут его знает? — также тихо ответил Чертыхальски и, чтобы скрыть смущение, отвернулся. Взял кружку с остывшим кофе и стал сербать шумно. Между делом продолжил:

— С «третьим» я зубы обломал, а «четвертый» меня чуть не контузил. До сих пор в голове звенит.

На порог вышла Олеся.

— Всё готово, идемте завтракать.

Баронесса крикнула:

— Чуть позже, дай догутарить! — и тише добавила, — зато с «пятой» повезло.

Томас сплюнул.

— Не с «пятой», а «первой»! Ты одно скажи, какого ляда мне подсунула эту тварь? Специально?

— Ой-ой, завелся. Девка, как девка. Лучший токарь на заводе. Стихи пишет, в клубе бардов числится. Крученая. Раньше таких любил. Час работы!

— Я?

— Ты! Как семечки девок щелкал.

Томас нахмурился.

— Не помню. Я уже многого не помню: в голове какой-то сдвиг произошел — ничего не хочется. Последние годы работа и дом, работа и дом. Книжки, сон, рисование... Ты вообще пьесу читала?

— Нет, — призналась баронесса.

— То-то и оно. Тебе было бы приятно, если б послали в гости к Сермяге-старшему?

Тоня задумалась.

— Думаю, не очень.

— Тогда зачем меня подставлять? Там не просто ямбы-хореи, метчики-плашки. Там — диагноз. Я однажды такое уже видел. Собрался на свадьбу, подхожу, а по всей улице вокруг дома жениха бетонные слова летают, как планеты вокруг солнца, каждое весом с гирю — попробуй, увернись!

Томас прищурился.

— Ты знаешь о ком я. Вспомни. Он на метростроевке женился... Тебе легко — не чуешь — а я тогда позору натерпелся. Называется, познакомился с писателем... Как заяц бежал оттуда.

Баронесса поправила очки, вспоминая. Не сразу, но догадалась, кого вспомнил Томас.

— Да, точно... Ну, хорошо, про «первую» забудь.

— Конечно забуду! Давай смотреть, что в итоге. «Первую» вычеркиваем. «Вторую» вычеркиваем. «Третий» вычеркиваем. «Четвертого» я ещё и наградил! Только с «пятой» получилось.

Тоня налила себе ещё.

— «Шестого» тоже вычеркиваем.

Огоньки в глазах Томаса потухли.

— Не могу понять. Тоня, это какая-то засада! За эти дни столько всего случилось... Мне кажется... это заговор какой-то. Церемония, моя жизнь непутевая, постоянная беготня от прошлого, от своей природы. А сейчас... Проснулся, думаю, сердце вот-вот взорвется. Пощупал город, такого насмотрелся!!! Вот тебе и клин клином. Гадаю, а может, все эти годы были дадены ради этого лета? Чтоб в конце жизни пороху нюхнул и понял, силы-то не безразмерные и на меня есть укорот! Куда не сунусь, везде тупик. Мне надо что-то понять, а времени не осталось. Ладно я, посмотри вокруг. Это же менять всё надо. Рано или поздно. Так не может продолжаться бесконечно. Стариков режут ради забавы, к милиции даже не подойти — там в застенках постоянно кто-то орет. Я не против системы, ты знаешь, но когда людей пытают, у меня внутрях вскипает, как будто меня самого током бьют. Аборты, измены, наркота... Снова пена прёт — пупом чую.

Баронесса накрыла ладонью руку Тихони, потрепала:

— Родной, это всё кошмары. Не бери близко к сердцу — куда ночь туда и сон. Ты бы лучше спать лег. Пойдем, уложу.

Тихоня не стал спорить. Поднялся, пошел в дом. Сбросив с себя всю одежду, лег под простыню. Взбил подушку и отвернулся лицом к стене. Чтобы свет не давил на глаза, накрылся с головой.

Олеся на мгновение заглянула в спальню, всё поняла и, чтобы не мешать, тихо вернулась на кухню. Антонина Петровна задвинула плотнее шторы и села рядом с кроватью. Темная. Большая. Тени под глазами. Скорбные борозды через щеки. Губы плотно сжаты. Грудь медленно вздымается и со свистом спадает. Пальцы нервно теребят черный перстень на указательном пальце.

Подождав немного, баронесса чуть наклонилась и начинает петь:

— «За печкою поёт сверчок, Не плачь, угомонись, сынок, Глянь, за окном морозная, Светлая ночка звёздная...».

Глаза затуманены. Она смотрит на пастушка, играющего на флейте. Статуэтка стоит в центре тумбочки у изголовья кровати. Колыбельная струилась ручейком, и кажется, что фаянсовый мальчик-с-пальчик аккомпанирует баронессе фон Унгерн.

— «Что ж, коли нету хлебушка, Глянь-ка на чисто небушко, На небе светят звёздочки, Месяц плывёт на лодочке, Месяц плывёт на лодочке, Месяц плывёт на лодочке».

Вытерла рукавом глаза.

— «Ты спи, а я спою тебе, Как хорошо там на небе, Как нас с тобою серый кот, В санках на небо увезёт, В санках на небо увезёт, В санках на небо увезёт. Будут на небе радости, Будут орехи-сладости, Будут сапожки новые, И пряники медовые, И пряники медовые, И пряники медовые. Ну, отдохни хоть капельку, Дам...».

Запнулась, замолчала.

— Нет, милый, не дам я тебе золотую сабельку. Незачем тебе ею махать. Отмахал своё. Спи родной, спи сынок... Неугомонный мой сверчок. Спи...

Томас забылся. Антонина Петровна тихо встала и собралась уходить, как вдруг, больше повинуясь привычке, пошарила по карманам висящих на стуле брюк, нагнулась к рюкзаку, проверить, что в нём. Зеленые пачки её не заинтересовали: в боковом отделе нашла потрепанную книжку «Локи — кормчий Нагльфара» и скрученную в трубочку ученическую тетрадь. «Локи» баронессу не заинтересовал, а тетрадку вытащила, расправила. На титульном листе написано «Рудоментарно, Ватсон».