Антон Лаптев - Сумерки

— Позвольте, но это же совершенно невозможно, — развел руками генерал. Он предполагал еще, что в этом заключена какая-то ошибка, что сейчас все разрешится, они подпишут мировую, и генерал отправится домой обедать. — Это же невозможно, — повторил Гаврилов, обращаясь к адвокату.

Того аж передернуло от злобы, что уже было полученное согласие уплыло.

— Как это невозможно? — воскликнул Коперник. — Почему? Граф имеет полное право требовать возмещения!

— Да, но не такого громадного, — попытался возражать Гаврилов.

— Почему же не такого? Все посчитано. Это та самая сумма, которую вы, ваше превосходительство, имели с Троекуровки, кою вам, кстати говоря, передали незаконно, оставив множественных детей и жену Троекурова без всяких средств к существованию! — патетически воскликнул Коперник. — А и сто тысяч — это еще мало, сколько можно было получать с такого превосходного поместья! Даже в два раза более того!

— Но я и двадцати тысяч не видел, — запричитал генерал.

— Позвольте, о каких детях вы говорите? — встрепенулся Иван. — У Троекурова был дети? А почему тогда по завещанию все перешло к графу?

Но адвокат уже не обращал на Безбородко никакого внимания, полностью игнорируя его вопросы, а все красноречие свое обратил на Гаврилова:

— Это же еще та самая малость, которую требует себе их сиятельство! Самая малость! Заметьте, его дело верное, это я вам как наиопытнейший адвокат говорю. Он мог бы и в два раза более того заломить, но ведь не заломил. Исключительно из уважения к вашим боевым заслугам не заломил. А мог! Право слово, мог.

— Нет, на это я пойти не могу, — неожиданно твердо заявил старенький генерал.

И без того неприятное лицо Коперника сильно перекосилось.

— Ах так! Значит, так вы? Мировую, значит, долой, да? Так вот, милостивые государи, теперь же дело наше пойдет в суд! Да, в суд! А уж мы сумеем его осветить! Сумеем вас, генерал, ославить! И поверьте, выставим в самом препротивном свете. И через газеты, и в журнале пропечатаем…

— Да как ты смеешь! — внезапно взревел Гаврилов. Он вскочил со стула и предстал перед испуганным адвокатом во всей своей красе: в генеральской шинели, в теплой фуражке с кокардою, с растопорщившимися усами. Глаза Гаврилова горели, а ноздри хищно раздувались от негодования. — Как ты смеешь, наглец, меня пугать! Да я на турок с саблею ходил, покуда ты еще на мамкиных руках катался! Да я тебя, хам, в порошок сотру!

И генерал взмахнул одетым в белоснежную перчатку кулаком, явно намереваясь хорошенько вздуть адвоката. Коперник тоненько пискнул и полез от страха под стол. Вся контора замерла, завороженно глядя на старого генерала, сумевшего постоять за себя перед нахальным адвокатом.

— А ну вылезай оттуда, щепец! А ну…

Вдруг Гаврилов взмахнул рукою и схватился за сердце. Лицо его, до того багровое от злости и невесть откуда налетевшего азарта непременно наказать обидчика, мертвенно побледнело. Он рухнул на стул и часто задышал.

— Что с вами, ваше превосходительство? — подскочил к нему Иван.

Тотчас же все присутствующие окружили генерала. Кто обмахивал старика, закатившего глаза, кто подавал ему воду в пыльном стакане. Иван же подхватил Гаврилова и понес его к стоявшему у подъезда возку. Кое-как ему вместе с кучером удалось уложить генерала на сиденье, и возок понесся к Сенной площади.

— Но, милые! — покрикивал кучер, так же, как и камердинер, прошедший с генералом все бои. — Не подведите, родимые. Не приведи господи, — приговаривал он, поминутно оборачиваясь и поглядывая на безмолвно лежавшего на сиденье генерала.

Иван сидел рядом и утирал лицо Гаврилова платком.

Дома Гаврилова уложили в постели и тотчас послали за доктором. Тот, прибыв через некоторое время, долго осматривал больного, затем отворил ему кровь и объявил, что у генерала был удар и он теперь не скоро оправится.

— Его превосходительству необходим полнейший покой, — заявил доктор на прощание.

«Это все граф, — думал Иван, бредя поздним вечером обратно на Крюков канал. — Прав был смотритель Колобродов. Граф — вампир. Настоящий вампир, приносящий одни лишь несчастья».

К больному генералу всякий день приходили посетители. Иван чуть не до позднего вечера иной раз засиживался, к вящему удовольствию купчихи Земляникиной. Молодой человек винил себя в ударе, приключившемся с Гавриловым, и ругал на чем свет стоит адвокатов.

— Истинная правда, сударь, в ваших словах! — восклицала всякий раз Земляникина, когда Иван вновь начинал поминать судейские душонки. — У них никогда ничего святого нету. Мой супруг-покойник, — при упоминании об умершем муже купчиха всякий раз бегло крестилась, обратясь к образам, — никогда не желал с ними связываться, а если уж приключалась с ним такая напасть, то он тут же доставал кошель и откупался. А иначе, говорил, штаны с живого снимут и вообще без исподнего оставят. Мудрый был мужчина, только помер рано, — сильно вздохнув полной грудью, заключила Земляникина и с тоскою поглядела на Безбородко.

Присутствовавший при сем монологе Ломакин затряс длинными волосами и, не в силах сдержать более смех, так и распиравший его, спешно удалился в коридор. Софья проследовала за ним, оставив несчастного генерала, лежащего в гостиной на диване, в окружении комично выглядевшей пары: стройного и тонкого, как тростинка, Безбородко и дородной, с округлыми формами купчихи.

— Возможно ль, милый друг, такое издевательство над героем двадцати боев? — прохрипел генерал к наклонившемуся поправить скатившийся плед Ивану. — Ведь не отобрал же я это поместье! Не в карты выиграл и не по суду заграбастал у вдовы и сироток!

— Да какие там, ваше превосходительство, сиротки? — отмахнулся Иван.

— А вот те самые, о коих давеча этот Иуда-адвокатишка говорил.

— Нет там никаких сироток. И вдовы тоже нет, — отрезал Безбородко. — Это Коперник только так к слову ввернул, чтобы вас застыдить.

— А, — прошамкал болезный генерал. — А я-то, старый дурак, винил себя, что уж и грабить, аки разбойник с большой дороги, несчастных и беззащитных принялся.

Купчиха с сожалением поглядела на Гаврилова и покачала головою.

— Очень уж вы, ваше превосходительство, изволите благородным и простодушным быть, — заключила она и поглядела на Ивана. — В нашем-то мире таким уж быть не просто нельзя, а даже и стыдно.

Безбородко обратил взор своих огромных синих глаз на купчиху и веско сказал:

— Надо, надо, сударыня, быть именно таким вот! Таким, как генерал. А иначе уж и мир будет не мир, и жизнь не станет жизнью. А все одно будет кругом — существование! В благородстве и простодушии его превосходительства вся наша русская душа скрывается. Все, что есть у нас самого лучшего, все это в нем, в генерале Гаврилове. Вы говорить изволите, что нельзя в наше время быть благородным и простодушным, даже стыдно, имея при этом в виду, что всяк может обмануть и ограбить. А не учитываете, что быть таковым, как генерал, наоборот, выгодно. Да, именно выгодно. Ведь генерал-то поместье Троекуровку получил, когда кровь в боях проливал. И государь его по заслугам наградить изволил. Стало быть, за благородство его превосходительству была Троекуровка пожалована!