Юрий Чучмай - Ведьмы танцуют в огне

В последних отсветах заходящего солнца Труденхаус выглядел ещё более мрачно, чем обычно. Викарий вышел наружу, поприветствовал стоящих у ворот солдат и вошёл внутрь. Возле камеры стояли стражники, и он приказал им уйти на улицу.

— Здравствуй, Гретхен.

Фридрих Фёрнер подошёл к зарешеченному окошечку в толстой сосновой двери и поглядел внутрь. Мать сидела на холодном полу, безвольно опустив голову. Но как только тень викария упала на пол перед ней, она подняла на него свои мутные старческие глаза.

— Зачем пришёл? — спросила она брезгливо, словно здесь были её палаты, а он, нищий и убогий, явился попрошайничать.

— Изрядно мы не виделись с тобой, Гретхен, — вздохнул он, оставаясь спокойным и добродетельным. — Я просто хотел кое-что у тебя узнать.

— Если хочешь знать, почему я не хочу иметь с тобой дела, то я скажу: договор был расторгнут, когда ты убил Рудольфа, — буркнула ведьма.

— Если бы он всё же заговорил, любые наши договоры стали бы бесполезны, потому что меня сожгли бы вместе с ним, — пожал плечами Фёрнер.

— А казнь?

— На меня давили обстоятельства. Я же не могу открыто идти против воли епископа. Я и так тянул время как мог. Хотя, теперь это меня мало волнует. Ты здесь, ковен скоро выследят. Свидетелей уже почти не осталось.

— Ваш епископ испугался, потому что кайзер мог пронюхать, что он при помощи казней набивал карманы. Но люди не потерпят такого зверства, — Мать придвинула лицо к решётке. — Разбегутся от вас, кто куда. Сам ведь знаешь, как из Бамберга бегут. Дома бросают, чтобы только в лапы к вам не попасться… — ведьма махнула рукой. — А что от инквизиции останется, если кайзер запретит вам имущество осуждённых забирать, а? Как вы ловко Доротею Флок осудили, а ведь я её до казни даже в глаза не видела ни разу! Вам богатств её захотелось.

Викарий оставался спокоен и холоден, как статуя.

— Позволь узнать, чем вы лучше нас? Если бы люди не знали, что можно кого-то приворожить, околдовать, уничтожить посевы с помощью колдовства, разве стали бы они вас бояться?

Вы считаете, что вправе распоряжаться судьбами людей, управлять ими с помощью магии, приворотов, отворотов и прочей дьявольской кухни. Мы же просто боремся с вами вашими же методами. Если бы вы прорвались к власти, то вели бы себя точно так же, потому что иначе нельзя! Легко судить нас, стоя в стороне.

Может быть у нас действительно руки в крови, может быть мы и вправду такие злодеи, какими ты нас выставляешь. Но только задумайся, что бы было с вами, если бы не инквизиция? Лично тебя, Гретхен, я дважды отпускал за недостаточностью улик. А люди? Если бы им некому было на тебя доносить, не на кого надеяться, толпа давно затоптала бы тебя и дом твой сожгла.

— Из-за вас люди больше не верят природе! Природа для них — сонмище бездушных сил, которые нужно покорить на потребу человека. Они не верят себе! Думают, что помочь им в их проблемах может кайзер или ваш Господь, которого они в жизни не видели и не знали никогда. Они перестали надеяться на себя, обленились, считают что кто-то придёт и спасёт их от того дерьма, в которое они сами же и влезли. Они не верят в вашего бога, они просто ждут от него чуда. И нательный крест ни чем не лучше кроличьей лапки. И вот когда они начнут понимать это, начнут понимать, что чуда ваш бог им не явит, вот тогда ваша церковь начнёт разваливаться…

— Гретхен, я бы с удовольствием ещё поспорил с тобой об этих философских вопросах, — вздохнул Фёрнер, — но, увы, времени у нас мало.

Уж не знаю, порадует тебя это или нет, но их величество вместе с приближёнными решили объявить колдовство выдумкой — чтобы никого не убивали, чтобы никто не мог нажиться. Их можно понять — они всего лишь берегут свой народ, источник налогов и продуктов.

— И вы, ваше сиятельство, хотите, чтобы наша община помогла доказать вам, что колдовство существует?

— Нет. Они не хуже нас обоих это знают. Я здесь не за этим. Я просто пришёл попрощаться. Мне нравится дискутировать с тобой, Гретхен, но, боюсь, скоро этому всему придёт конец. Думаю, если люди перестанут верить в колдовство, то и гонения на вас прекратятся. Ты должна радоваться такому повороту.

— Если люди перестанут верить в колдовство, то никакого колдовства и не будет, — проворчала Мать.

— Есть ли Господь, если в него никто не верит? — задумчиво обронил Фёрнер.

— То-то и оно, что нет. Если люди перестанут верить в колдовство, то церковь ваша захиреет первым делом. Вы без нас не сможете.

— Как и вы без нас, — парировал он.

— Так что ты хотел узнать, викарий?

— Благодарствую, но всё, что нужно, я уже узнал, — он улыбнулся.

Ведьма только сверкнула глазами от злости. Он обвёл её, в который раз! Как будто затеял пустую беседу, а сам…

— Что будет с Эрикой?

— Возможно, её казнят. Хотя, может быть мне стоит отдать её Айзанхангу в обмен на его преданность и молчание?

Мать промолчала.

— Кстати, а почему её не видно?

— Наверное, спит.

— Кстати, мне всё не даёт покоя один вопрос. Что за ритуал вы проводили тогда, во время казни? На что направленно было это колдовство?

Мать ухмыльнулась, обнажив пеньки гнилых зубов, и ответила:

— Наше колдовство удалось. Оно ещё не свершилось вполне, но результаты уже видны. Однако, всего этого можно было ожидать и без колдовства…

— Ну же, не говори загадками, ведьма, — мягко попросил викарий. — Что было целью волшбы?

— Целью было — уничтожить инквизицию. И, как видишь, мы преуспели.

Она улыбалась и следила, как он опускает глаза, морщит лоб и поглаживает бородку.

— И ещё кое-что, — сказал он, подняв взгляд. — Мне ведь сказали, что арестовали тебя у дома Айзанханга. Зачем ты приходила к нему?

Ведьма не ответила.

— Осмелюсь предположить, что ты рассказала ему о нашей сделке?

Мать молчала, по-волчьи глядя в глаза викарию. Тот всё понял и ухмыльнулся.

— Он отомстит, — она злобно сощурилась, сжала губы.

Фёрнер помолчал, ожидая что колдунья скажет что-то ещё, но она только пристально смотрела на него.

— Вполне возможно. Готфрид никогда не отличался наличием мозгов и каких-либо зачатков собственной воли. Он прекрасный исполнитель, но решать что-либо самостоятельно, увы, не способен. Ты думаешь он любит твою Эрику? А по-моему ему просто нужна женщина, которая бы могла заменить ему мать.

— Ты ничего не понимаешь в чувствах.

— Я понимаю, что Готфрид полон ненависти к себе и окружающим. Вряд ли в его душе есть хоть какое-нибудь место любви. Если ему скажут, что Эрика ведьма, он будет её ненавидеть. Если скажут, что она ангел — будет её любить. Вот и все его чувства. Но всё же жаль, что такой хороший солдат пропадает зря. Но это он. А тебе не интересно, что будет с тобой?