Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля

А вот и Павел Звонарев. Точнее, не он сам, а его мазня. Эк куда его занесло, этого горе-художника с Савеловского рынка! А ведь начинал убедительно и многообещающе — с раскрашивания матрешек. Ему бы на народных промыслах и остановиться, а он…

Заложив руки за спину, я с любопытством принялся рассматривать намалеванную Пашей картину. Он всем рассказывал, что является последователем великого Сандро Боттичелли.

"Шедевр" ремесленного негодяя был закован в золоченую броню, цена которой на порядок — даю слово профессионала! — превосходила стоимость наглядного пособия, изображавшего сцену из раньшего, говоря словами незабвенного Паниковского, времени.

Кисть проходимца нарисовала группу барышень на пленэре.

Деревья, вероятно, оливковые, с ярко-зелеными кронами, это единственное, что не удалось испортить автору до конца.

Аккуратно положенная белая краска должна была намекать на легкие воздушные одеяния красоток. Сами красотки, чрезвычайно похожие друг на друга, — вот он, Боттичелли-то! — были ухудшенными копиями Пашиной подружки, известной в Москве валютной проститутки Варвары-Длинноножки, которая получила свою кличку за безупречно стройные и красивые ноги.

Они потрясали сексуальное воображение заграничных гостей столицы, привыкших видеть кривые ноги даже у топ-моделей и кинозвезд. Известно, что многие иностранные любители поразвлечься за ночь любви с Варварой без сожалений жертвовали "Лебединым озером" и Третьяковской галереей.

Красавицы на картине застыли в принужденных позах, будто зависнув в зеленом воздухе; они, вытаращив глаза, разглядывали друг друга, как бы озадаченные невероятным сходством.

— Не нравится? Не пожимайте плечами. Я тоже не в восторге. Я вообще от многого не в восторге…

Я почтительно принял большой толстостенный стакан, набитый колотым льдом и наполненный загустевшей от холода водкой, и тут же сделал маленький глоток.

— Вы алкоголик? — всматриваясь в меня, спросила Мария Сергеевна.

Я задумался.

— Вряд ли… Скажите, — я не мог удержаться от вопроса, — скажите, если вам не нравится все это, — я бросил взгляд на картину Звонарева, — как объяснить?..

— Очень просто, — перебила она меня. — Во всех приличных странах существуют всевозможные традиции, у нас же традиций нет. Не сохранили. У большинства из нас предки жили в коммуналках, и мы не знаем, как жить в таких больших квартирах, как обставлять большие комнаты. Вот почему здесь все эти этажерочки, полочки, ширмочки в китайском стиле и прочая лабуда, коей стремящаяся к роскоши новая русская знать, припожаловавшая в столицу из какого-нибудь Верхнепердянска или Семижополя, обожает украшать свои многокомнатные квартиры. Товарец второй свежести, не так ли? — она красивой рукой сделала круговое движение, призывая меня насладиться убранством гостиной. — Пока мы эту квартиру снимали, мы вынуждены были жить в этом нелепом жилище. А на днях муж ее выкупил. Завтра же прикажу вышвырнуть весь этот хлам на улицу. Что вы на меня так смотрите? Да, я сказала, что у большинства предки жили в коммуналках, но это вовсе не значит, что и мои предки делили кров с двумя десятками соседей…

Я ерзал в своем кресле и незаметно поглядывал на часы. Время шло, а хозяйка и не помышляла прекращать свою болтовню. Ох, уж эти мне жены миллионеров! Что, прикажете ночью малевать ее портрет?

— Знаете, почему России никогда не быть благополучной страной? В любой стране есть свои проблемы, маленькие и большие. А Россия — сама по себе одна колоссальная проблема. Всяк, живущий здесь, как бы всю жизнь сидит на пороховой бочке, при этом зная, что горящий фитиль находится в руке некоего сумасброда, который поднесет его к бочке, когда ему взбредет в голову.

Кого-то она мне напоминала. Кого?.. На мгновение я закрыл глаза. Нелепая мысль вдруг пришла мне в голову. И у меня помимо воли вырвалось:

— Ваша девичья фамилия случайно не Викжель?

— Что это с вами? У вас такие глаза! Что это за фамилия такая — Викжель? От нее за версту попахивает железнодорожным вокзалом. Моя девичья фамилия, если вы уж так хотите ее знать, — она бросила на меня гордый взгляд, — моя девичья фамилия Иванова.

— Простите. Не знаю, что это на меня нашло.

— Я тоже не знаю…

— Однако, пора за работу. Мое время стоит дорого, — произнес я холодно.

Она явно намеревалась пропустить мои слова мимо ушей и уже открыла рот, чтобы продолжить занимательный разговор, но я решительно поднялся, и ей волей-неволей пришлось сделать то же самое.

…Согласен, позировать нелегко. Уже несколько часов Мария Сергеевна сидела передо мной в кресле, положив руки на подлокотники и слегка откинув голову назад.

Я видел ее красивые руки, стройные ноги, высокую грудь, но не видел ее глаз, потому что она все время близоруко и презрительно их щурила.

Еще в начале сеанса я попросил ее быть по возможности непринужденной, раскованной, расслабленной.

Она, видимо, поняла это по-своему и потому сразу же как-то монументально задеревенела, было видно, что позирует она впервые.

Легкость, которая была, похоже, свойством ее характера, улетучилась, как только она поняла, что сейчас с нее начнут снимать мерку. И она не говорила! Сидела, будто воды в рот набрала! Надо было ее расшевелить.

Я прервал становящееся уже невыносимым молчание и раздраженно сказал:

— Не сидите… так!

Она пожала плечами:

— Как — так?..

— Не сидите истуканом!

Она засмеялась:

— О, как грубо!

— Простите, но вы как неживая…

— Видели бы вы сейчас себя! Ваши движения внезапно стали порывистыми, нервными, жесткими, глаза загорелись холодным, страшным огнем, как у убийцы, губы вытянулись так, будто вы свистом хотите вызвать подмогу… Какой вы страшный! Вы никого не убили, ужасный человек?

— Помолчите… Не мешайте… Иногда во мне просыпается художник, и я за себя не ручаюсь…

— Так молчать мне или говорить?

— Да, да, говорите… Расскажите что-нибудь, о себе, что ли…

— Ну, хорошо. Вы знаете, я невероятная болтушка! Расскажу вам что-то вроде сказки. Много лет назад, еще школьницей, я с родителями — отец был крупным дипломатом — провела некоторое время в Штатах, в Вашингтоне. Изредка мы совершали набеги в Нью-Йорк. Я тогда своей нежной девичьей шкурой почувствовала, что этот город тоже пороховая бочка, даже не бочка, — вулкан! Вулкан, управляемый какой-то сверхъестественной силой. Хотелось вечно жить в этом огромном, как Вселенная, городе. Я поняла, что Нью-Йорк — это центр мироздания. Позже, бывая в Европе, я видела и Париж, и Лондон, и Мадрид, и Рим и должна признать, что они мне показались большими провинциальными городами. А столица там, за океаном.

— Не знаю, возможно… Я мало ездил по миру. Пределы моих горизонтов — это Сокольники и Переделкино. Ну, еще Сочи и Питер.