Ева Соулу - Вестник

— Хочу наверх… домой.

Она вспомнила тепло, исходящее от прогретых стен замка — будто большая отцовская рука, крепко держащая ее за ворот. В полумраке рыжие огоньки свеч вместо вздрагивающей разноцветными брызгами слюды. Дом . Элинор чувствовала, как ослабевает тяжесть этой руки — еще немного, и над ней останутся лишь зимние облака.

Ей нужно двигаться.

Последние сутки она собиралась с силами, чтобы осуществить свой план. Хотя какое-то время назад она утратила четкое представление о цели, внутри осталось воспоминание. Она готовилась приблизиться к нему, чтобы понять, чего оно от нее хочет. Ей было трудно решить, страдает ли она, или ей попросту одиноко. Сейчас Элинор ощущала только апатию — а еще холод, от которого изнутри ее существа доносилось тонкое, прерывистое сопрано.

— Ты не в лучшей форме, моя дорогая.

Она с трудом повернула голову.

В глубине грота, как всегда слишком близко к каминной ширме, восседала Каталина в своем кресле-качалке, по пояс укутанная в плед. Невидимый огонь бодро хрустел чем-то, отплясывая тенями на фоне золотого дракона.

— Смотри, совсем замерзла — белая, как привидение. Иди сюда, хоть согреешься.

Элинор с трудом выбралась из заиндевевших мехов и, едва держась на ногах, добрела до старухи.

— Садись.

Возле ее ног обнаружилась низкая замковая банкетка, обитая шелком, и Элинор с облегчением села, протягивая руки к огню. Каталина нежно поглаживала тяжелый фолиант, лежащий на ее коленях.

— И что же ты надумала делать, Элли? — наконец вымолвила старуха, поигрывая уголком бархатной закладки. — Будешь ждать, когда они явятся, чтобы выволочь тебя под ясно солнышко?

Элинор закусила губу.

— Что ты будешь делать?

— Я хотела…

— Ты потеряла представление о том, что происходит. Или, вернее, никогда его не имела.

— Я думала, ты обучила меня на совесть.

Каталина мелодично засмеялась. — Что ж, значит, тебе пора догадаться, что я знала не так много, как нам того хотелось.

— Я скоро… умру?

— О чём это ты?

Элинор стискивает зубы, на мгновенье ее накрывает панический вой. Затем всё стихает.

— А если нет, Элли?

— Я не хочу, чтобы…

— Чтобы тебя обижали? Ранили твое чувствительное сердечко?

— Ты тоже меня ненавидишь.

— Нет, девочка. Пожалуй, я теперь единственная, кто о тебе заботится. Так что ты собираешься делать?

— Я хочу найти…

— Решение, как быть дальше, да?

Каталина раскрыла книгу и принялась перелистовать страницы.

— Элли, ты собираешься обхитрить охотников, чтобы продолжать жить. Ты хочешь и дальше прятаться от них, существовать, справлять потребности тела, которое в один прекрасный день сгниет от старости, так и не поняв, ради чего оно было создано.

— Однажды умирают все.

— Но каждый умирает по-своему.

Старуха протянула к ней руку и крепко взяла за подбородок. Заглянула в лицо. Две пары одинаковых глаз встретились на мгновение, и Элинор поспешно опустила ресницы.

— Кое-что ты должна узнать, девочка. Не отворачивайся. Бывало, мы не договаривали, но лжи между нами не было. Так будет и впредь.

— Я тебе верю.

— Однажды ты действительно умрешь — неважно, какой это будет день. Для тебя не важно, это забота других. Смотри.

Элинор подчинилась движению хрупкой старческой руки и увидела в одной из ниш знакомую фигурку в светлом платье.

— Викки!

— Сиди тихо.

В тот же миг зрение словно стало четче, она заметила тонкие радужные нити, исходящие из плеч и спины сестры, убегающие в черноту под сводами пещеры.

— Что это?

Каталина сжала пальцы Элинор в своих спокойных ладонях. — Это Связь. Подтверждение того, что твоя сестра нужна миру, который ее создал, что он заботится о ней.

— Она…

— Мертва. Для тебя, для своей дочери и для всех прочих, кто испытывает потребность подержаться за руки. И, тем не менее, она жива.

— Смерти не существует?

— Существует всё. Не строй таких глупых физиономий, девочка, уж этому-то я тебя не учила.

Элинор снова впилась взглядом в мерцающий силуэт сестры.

— Викки!

— Бесполезно, она тебя не слышит. Собственно, ты видишь ее такой лишь потому, что привыкла к ее прежнему облику.

— Что с ней будет?

— Она продолжит существовать. Волна примет форму, она снова станет «чем-то» и будет жить, преломляя сквозь призму нового мира всё, что вобрала в старом.

— Она будет… помнить меня?

— Она — вряд ли. Обычно воспоминания теряются — да и зачем ей помнить о тебе, если она распустится фиалкой?

— Значит, это ее душа?

— Определение столь же неясное, сколь и подходящее.

— Почему же тогда я так боюсь?

— У этого мира есть свои законы. Если хочешь жить, не кидайся под колеса груженой телеги.

— И что это значит?

— Не делай противоестественных вещей.

— Я не понимаю…

— «Всё, что ни делается — к лучшему», ты говоришь это себе, считая, что одного твоего существования достаточно, чтобы оправдать необходимость совершенных тобой деяний. Но миром правит естественный отбор. Правда, среди людей старый добрый принцип «кто успел, тот и съел» зашел в тупик еще несколько столетий назад… Мир не замыкается на нас, даже если нам нет до него дела, а ему, казалось бы, нет дела до нас. Если ты не вписываешься в общее благообразие и от тебя больше вреда, чем пользы, то ты — хлам. Мир исторгнет тебя, как ущербный плод, и ты сгниешь, станешь горсткой сырого материала… Ты никогда не считала себя расходным материалом? Единственное, что заботит наш драгоценный мир — это безопасное движение. Он хочет развиваться, расти, становиться сложнее. Всё обязано меняться, но не слишком быстро и не слишком медленно. — Каталина достала спрятанный между страниц листок и протянула Элинор.

На белой поверхности одна за другой проступили черные точки. Затем их стало больше, еще больше — разводы закрутились сложными спиралями, почти скрыли лист; но вот сквозь них вновь показалось белое пятно, которое постепенно поглотило всё. Листок снова стал пустым.

— Существует баланс, равновесие между движением и покоем — это как две ноги, на которых мир передвигается навстречу, хм… — старуха захихикала, — лучшему будущему. Нарушь равновесие, и он опрокинется. Возможно, разрушится до основания.

— Как это связано… со мной?

— Каждый может его разрушить. Каждый мелкий камешек может стать последним, поэтому нарушение баланса — конец. Либо для мира, либо для камешка. Последнее, как ты понимаешь, более вероятно.

— Я нарушила?

— О, множество раз! — Каталина вновь засмеялась воркующим смехом. — Трудно очертить границы, но каждый ощущает предупреждение, когда к ним приближается.

— Ты говоришь о… об обычных проступках?

— Согласись, есть разница между разбитой вазой и чьей-то головой.