Мишель Ходкин - Неподобающая Мара Дайер

— Все еще хочешь к нам присоединиться? — спросил его Ной, но Алейн уже уходил.

Ной скользнул на освободившееся место и улыбнулся.

— Туристы, — сказал он, лениво пожав плечами.

Я сердито уставилась на него, хотя не злилась. Вообще-то я была спокойна. Необычно спокойна для постгаллюциногенного состояния. Я была рада, что Ной вернулся. Но не могла позволить, чтобы ему все так легко сошло с рук.

— Что ты ему сказал?

Ной взял меню и ответил, не отрываясь от чтения:

— Достаточно.

Но я не купилась на это.

— Если ты не собираешься рассказывать, отдай мне его номер.

— Я сказал, что ты учишься в школе, — сказал Ной, не поднимая глаз.

— И все? — скептически переспросила я.

На губах Ноя появился намек на улыбку.

— Почти. К счастью, ты выглядишь слишком взрослой.

Я резко приподняла брови.

— И это говоришь ты!

Он самодовольно ухмыльнулся и положил меню на стол. Потом уставился в окно. Встревоженно.

— Что случилось?

Ной посмотрел на меня и натянуто улыбнулся:

— Ничего.

Я ему не поверила.

Тут появился официант, и Ной выдернул из моих рук меню и передал официанту, отбарабанив наш заказ по-испански. Официант удалился на кухню.

Я бросила на Ноя мрачный взгляд.

— Я еще не выбрала.

— Доверься мне.

— Думаю, у меня нет другого выхода.

На его губах заиграла хитрая улыбка. Я сделала глубокий вдох и, чтобы сохранить мир, сменила тему:

— Итак, испанский и французский?

Ответом Ноя была медленная самодовольная ухмылка. Мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы не растечься по покрытому пластиком сиденью.

— Ты владеешь еще какими-нибудь языками? — спросила я.

— Хм, о каком уровне владения мы толкуем?

— О любом.

Вернулся официант и принес два пустых матовых бокала и темные бутылки невесть какого напитка. Он налил нам питье цвета жженого сахара и ушел.

Ной сделал глоток, прежде чем ответить:

— Немецкий, испанский, датский, мандаринское наречие китайского языка и, конечно, французский.

Впечатляет.

— Скажи что-нибудь по-немецки.

Я тоже сделала глоток. Питье было сладковатым, с пряным, острым послевкусием. Я была не уверена, что мне понравилось.

— Scheide, — сказал Ной.

Я решила снова попробовать питье.

— И что это значит? — спросила я и отхлебнула.

— Вагина.

Я чуть не подавилась и прикрыла ладонью рот. Взяв себя в руки, я сказала:

— Мило. Это все, что ты знаешь?

— По-немецки, по-датски и по-китайски — да.

Я покачала головой.

— А почему ты знаешь слово «вагина» на всех языках, Ной?

— Потому что я европеец и, следовательно, культурнее тебя, — сказал он, сделав большой глоток и пытаясь не улыбаться.

Не успела я его стукнуть, как официант принес ведерко с чем-то вроде кусочков банана с тягучим бледно-желтым соусом.

— Mariquitas, — сказал Ной. — Попробуй, скажешь мне спасибо.

Я попробовала. И вправду сказала спасибо. Кусочки были пикантными, лишь с намеком на сладкий вкус, а от жгучего чесночного соуса у меня защипало язык.

— Господи, они такие вкусные, — сказал Ной. — Я бы мог их вдыхать.

Официант вернулся и завалил стол едой. Я не все смогла опознать, только рис и бобы. Самыми странными с виду были тарелки с какими-то блестящими жареными шариками и блюдо с белыми мясистыми овощами, утопающими в подливе и луке. Я указала на это блюдо.

— Юка, [54] Юка, или маниок — съедобное тропическое растение. — сказал Ной.

Я указала на шарики.

— Жареные бананы.

Я указала на низкую чашу, наполненную чем-то, смахивающим на тушеное мясо, но тут Ной спросил:

— Ты собираешься указывать или есть?

— Мне просто хотелось бы знать, что я кладу в рот, прежде чем я это проглочу.

Ной выгнул бровь, и мне захотелось забиться куда-нибудь и умереть.

Поразительно, но он ничего больше не сказал. Вместо этого, держа передо мной блюда, чтобы я могла брать с них, объяснял, что есть что. Когда я так наелась, что готова была лопнуть, появился официант и положил перед Ноем счет.

Подражая тому, что Ной ранее проделал с номером Алейна, я подтолкнула чек к себе и стала рыться в кармане в поисках наличных.

На лице Ноя медленно расцвел ужас.

— Ты что делаешь?

— Плачу за свой обед.

— Не понимаю.

— Еда стоит денег.

— Гениально. Но все равно это не объясняет, почему ты решила, будто ты за нее платишь.

— Потому что я могу заплатить.

— Это десять долларов.

— Ты бы ни за что не догадался, но у меня есть десять долларов.

— А у меня черная карта «Американ экспресс». [55] Черная карта, или карта Центурион — самая эксклюзивная и дорогая кредитная карта, выпускаемая компанией «Американ экспресс».

— Ной…

— Между прочим, у тебя здесь что-то прилипло, — сказал он, показав на свою щетинистую челюсть.

О, как ужасно.

— Где? Здесь?

Я схватила салфетку и потерла то место, где, похоже, притаилась оскорбительная крошка. Ной покачал головой, и я потерла снова.

— Все еще там, — сказал он. — Можно мне?

Он показал на салфетницу и наклонился над столом так, что мы оказались глаза в глаза, готовый вытереть мне лицо, как перемазавшемуся едой младенцу. Я зажмурилась от стыда и ждала, когда он прикоснется к моему лицу салфеткой.

Вместо этого я почувствовала на своем лице кончики пальцев. Я перестала дышать и открыла глаза, потом покачала головой. Какой стыд.

— Спасибо, — тихо сказала я. — Я совершенно нецивилизованна.

— Тогда, наверное, мне придется тебя цивилизовать, — сказал Ной, и тут я заметила, что чек исчез.

Один взгляд на Ноя — и я поняла, что он его забрал. Как низко. Я прищурилась:

— Знаешь, меня ведь предупреждали насчет тебя.

И с этой своей полуулыбочкой, которая меня губила, Ной ответил:

— Но ты все равно здесь.

Полчаса спустя Ной подъехал ко входу в Конвеншн-центр Майами-Бич и припарковался у тротуара. Прямо на словах «Не парковаться!», написанных на асфальте. Я скептически посмотрела на него.

— Это преимущество ребенка Уорбакса, — сказал он.

Ной вытащил из кармана ключи и подошел к двери — так, будто был хозяином этого здания. Черт, наверное, так и было. Внутри царила тьма, как ночью, и Ной, нащупав выключатель, зажег свет.

У меня перехватило дыхание при виде произведений искусства.

Они были повсюду. Они покрывали все поверхности; даже на полу под нашими ногами красовался узор в виде географических карт. Повсюду были скульптуры, фотографии, гравюры — все что угодно, все и вся.

— О господи боже!

— Да?

Я ударила его по руке.

— Ной, что это?

— Выставка, которую финансирует некая группа. Мама входит в эту группу, — ответил он. — Кажется, тут выставляются две тысячи авторов.

— А где все?

— Выставка откроется через пять дней. Сейчас она только для нас.