Боб Рэндолл - Зов

Так просто, так логично. Сьюзен даже рассмеялась.

— А почему нет?

— Не знаю. Как-то в голову не пришло.

Короткая пауза. Лоб Питера собрался гармошкой.

— Сьюзен, почему ты пришла ко мне?

Она угадана подтекст вопроса: не скрывается ли тут еще что-то, в чем ей не хочется признаваться?

— Нет, Питер, — ответила она. — Мне ничего не мерещится!

— А я ничего такого и в мыслях не имел! — улыбнулся он.

И остальные 45 минут (по доллару за минуту) выдвигались различные версии. Питер рассказал ей о физических болезнях, которые влекут за собой слуховые галлюцинации: о злоупотреблениях наркотиками, о дисфункциях желез, даже о недомогании под названием «черепная реверберация».

— То есть, ты имеешь в виду — звук исходит из моей же головы, — уточнила Сьюзен.

— Вероятно и такое.

— Если б могла такому поверить, тут же закатила бы вечеринку.

— Не забудь пригласить и меня. — Питер покосился на настенные часы — его уже ждал следующий пациент.

Они встали, обменялись теплым рукопожатием.

— А в полицию все-таки стоит позвонить, — заметил он. — А затем, если желаешь, порекомендую тебя хорошему невропатологу. Так, на всякий случай. Звякни мне на следующей неделе.

— За всеми треволнениями даже не спросила, а как ты?

— Так, серединка на половинку.

— Как Элайн? — припомнила она имя его жены.

— Элайн уже почти год как пропала.

На работу Сьюзен возвращаться не стала, а решила пройтись домой пешком по Колумбус-авеню, с заходами в антикварные магазинчики, комиссионки — доказательство нормальной, жизнерадостной жизни, протекающей рядом.

И это подействовало. Она заглянула в магазинчик «Время и Время опять», поглазела на тарелки, чем-то напомнившие ей посуду матери, и перешла к драгоценностям рядом с кассой и худосочным юнцом за ней, Прилавок ломился от обычных безделушек нового искусства, репродукций, виднелось несколько подлинных вещиц, киноварь. Ее взгляд задержался на небольшой опаловой броши, с жемчужинками по краю, нежной, симпатичной.

— Можно взглянуть на эту брошку? — попросила она юнца.

— Миленькая, правда? — улыбнувшись, тот встал.

— Да, очень.

Сьюзен бережно держала брошку, рассматривая камень, красно-зеленый перелив огоньков, крошечные сероватые жемчужинки, а перевернув, чтобы проверить застежку, увидела: там что-то выгравировано.

— По-моему, на обороте имя, — сообщила она юнцу.

— Вот как? — Он протянул руку, и она вложила брошку ему в ладонь.

Через лупу он вслух прочитал:

— «Моей дорогой девочке». Мило, правда?

— Да. А сколько стоит?

— Двадцать пять, — ответил он, но, заметив кислое выражение Сьюзен, тут же добавил: — Но и вы ведь чья-то дорогая девочка, так что уступлю за 18. И даже гравировку менять не придется!

— Разве тут устоишь? — Сьюзен открыла сумочку.

На улице она почувствовала, что проголодалась, и решила зайти в небольшой ресторанчик, где уже бывала пару раз. Войдя, Сьюзен вдохнула одуряющий аромат домашнего майонеза и встала перед витриной, раздумывая, то ли «Майдеру» взять, то ли креветки в зеленом соусе.

— Сьюзен? Сьюзен Гудман?

За дальним столиком в углу женщина энергично махала ей. Лицо ее мгновенно вызвало в памяти другое место и время.

— Дженни? Дженни! — бросилась к ней Сьюзен.

Дженни Финкельштейн. Они вместе ходили в школу Хантер, были подружками, очень близкими, две забавные девчонки; а не виделись целых 12 лет! Но Дженни не было в Штатах. Она уезжала за границу и, насколько известно, пропадала не то в Кении, не то на Тибете, не то еще в какой-то столь же мифологической стране. Они обнялись.

— Боже, посмотри на себя!..

— На меня! Ты на себя взгляни! Больше 16-ти не дашь!

— Удвой число, и еще прибавь капельку!

Они уселись за столик и пустились рассказывать обо всем, что случилось за минувший десяток лет. Время пролетело незаметно. Они обменялись телефонами, и Сьюзен заторопилась по Колумбус-авеню, тщетно высматривая такси.

Дома она нашла Лу с Андреа на кухне, они ужинали омлетом и вареными бобами.

— Мамочка! — закричала Андреа. — Как ты поздно!

— Миленькая, прости! — Сьюзен поцеловала Андреа в лобик и взглянула, чуть вздрогнув, на Лу. — Правда, простите!

— И где, черт возьми, ты изволила пропадать?

— Пожалуйста, не злись. Тысяча извинений. Миллион услуг.

— Но где ты была? — К раздражению Лу примешивался страх.

Она рассказала про встречу с Дженни, но умолчала о визите к Питеру из опасения укрепить его страхи.

— А позвонить не могла? — На лице у него отразилась усталость. — Хотя, конечно! Разве можно!

Сьюзен ушла в спальню, встала там посредине комнаты, постояла, пробуя на вкус одиночество. Потом открыла сумочку, которую еще держала в руках, — наскок Лу был так стремителен, что она не успела положить ее, и вытащила брошку. Вернувшись на кухню, сказала Андреа:

— Маленькая, у меня для тебя подарочек!

Новая атака случилась той же ночью.

Сьюзен с Лу спали, когда Ласкунчик Уильям пришлепал в спальню. Обнюхал пол у кровати, ему хотелось на кровать, но, не получив сигнала, зашел со стороны Сьюзен и встал, постукивая хвостом, тихонько поскуливая. Сьюзен спала. Не в привычках Ласкунчика Уильяма прыгать на кровать без разрешения, но в эту ночь, взбудораженный силой, постичь которую был не в состоянии, заснуть он мог только рядом с хозяйкой. Он встал на задние лапы, стараясь дотянуться до нее, но во сне Сьюзен отодвинулась на середину кровати. Ласкунчик Уильям поскулил, опять не получил ответа… Прыгнул неуклюже, толкнул ночной столик и сшиб на пол сигареты. И телефонную трубку…

…Ей снился сон, прошлое с настоящим вперемежку. Тут был и Брайан Колеман, и ее отец. Во сне она была разных возрастов, входила в комнату ребенком, а выходила взрослой. И Лу тоже был там, но он все куда-то убегал от нее, и Ласкунчик Уильям, молодой, полный сил, поскуливавший, чтобы его отпустили на свободу (отец заставил посадить пса на поводок). Сон неприятный, полный горьких, позабытых обид. Потом сгустилась тьма.

Первым исчез из сновидения, как и из жизни, Брайан, за ним последовали другие: отец, Лу, Дженни, Андреа, Тара — исчезли все, Сьюзен осталась одна. И еще Ласкунчик Уильям, поскуливавший как всегда, рычащий и жующий что-то при этом.

В темноте присутствовало еще Нечто, прятавшееся в сумеречной тени. Нечто, поджидавшее ее в гуще черноты. Сьюзен не смела шелохнуться, ей хотелось приказать Ласкунчику Уильяму, чтобы он перестал есть, а то Существо в гуще черноты догадается, что они тут.

Сьюзен проснулась.

Оно было тут. Источалось из трубки на полу. Сьюзен быстро перекатилась к краю кровати и положила трубку на рычаг.

Тут она услышала возню, — Ласкунчик Уильям скулил и рычал одновременно. Шум доносился с другого конца спальни. Она включила свет. Ласкунчик Уильям лежал в крови, вгрызаясь в лапу, поглядывая через комнату на хозяйку и моля ее заставить его остановиться.