Елена Коровина - Черный Дракон

Мягкий алый свет невероятной чистоты и нежности поднялся от крохотного цветка, сделанного из алого бархата и двух алых пёрышек. Цветок крепился на бронзовом штырьке, как на стебле. Сзади от цветочка отходила тончайшая ажурная цепочка, на конце которой было укреплено что-то вроде крохотного футлярчика. В этот футлярчик и должен был вставляться остро заточенный наконечник штырька, о который как раз и укололась Рина.

Аграф… Его действительно можно было использовать как прекрасную брошку. А можно — как заколку и даже как шляпную булавку. Но он был закрепой Времён. Потому что Время расшатывалось и его надо было закрепить. Ведь как просто…

Змей Ал-Нага обвивался вокруг цветка-соцветия Времени. А цветок разбухал, заставляя змея растягиваться всё шире и шире. В конце концов, цветок мог рассыпаться, и тогда змей Уроборус вообще упал бы с соцветия, развернув все свои кольца. Но если укрепить цветок, сколов его закрепой Времени, всё снова встанет на привычные места. И соцветие Времени, и кольца Времени. И змей Уроборус вновь уютно свернётся, сохраняя привычное течение Временного потока.

Но… Ринка открыла кран, чтобы смыть кровь с пальца и вспомнила. Есть же два Ал-Нага — перстень Времени и его дубль. И дубль ненавидит оригинал. А аграф один. Так кому же из перстней он должен помочь?! Конечно, Ал-Нагу, который хранит Чёрный Дракон. Но откуда взялось второе кольцо?!

Аграф зашевелился в её ладони. Он знал!

— Ты расскажешь мне? — прошептала Рина.

Алое пёрышко качнулось в знак согласия. И зазвучала музыка.

— Рамо, — узнала девушка, вновь почувствовав себя ученицей музыкальной школы.

Тогда Евгения Михайловна дала ей разучивать одну из галантных курант Рамо.

— Зачем девочке учить малоиграемую музыку? — удивилась другая преподавательница. — Это же Франция середины XVIII столетия. Там не было особых музыкальных достижений. Лучше бы вы дали ей что-то из Баха.

Но Евгения Михайловна не согласилась:

— Рине должна быть близка такая музыка.

— Скажете тоже! Современной девочке — рококо с его слащавыми изысками?

Евгения Михайловна не стала продолжать спор. Но именно от неё Рина узнала, что французский композитор Жан-Филипп Рамо увлекался разными мистическими учениями, был членом тайных оккультных братств. Ещё он был дружен с молодой тогда красавицей Мари Лепренс де Бомон, той самой, которая позже напишет сказку «Красавица и Чудовище». Выходит, это даже не бабушка, а Евгения Михайловна первая познакомила девочку Рину с этой сказкой.

И вот снова музыка Рамо. Рина вбежала в залу. За роялем сидела Евгения Михайловна, и пальцы её виртуозно порхали по клавишам, будто исполняли замысловатый старинный танец. Галантная куранта…

Рина прислонилась к притолоке открытой двери, и перед глазами её поплыли дамы в старинных платьях с объёмными фижмами, кавалеры в расшитых камзолах и бантах. На всех кольца, подвески из драгоценных камней, на дамах — огромные висячие серьги, у кавалеров — пряжки с бриллиантами. Бал. Праздник. Веселье.

Один из кавалеров, в светло-голубом камзоле, поспешно расцеловав пальчики дамы, юркнул за гобелен.

— Куда вы, д’Эгле? — удивлённо восклицает дама.

Но кавалер не слышит её. За гобеленом — тайный проход. И кавалер несётся, не замечая, что на прекрасном голубом камзоле оседает паутина и пыль. Видно, и в те времена убирали лишь парадные покои — всё, как всегда, напоказ.

Но вот новая панорама. И Ринка вскрикивает от ужаса. Это не вид со стороны. Это она сама! И её выпихивают с площади два здоровенных полупьяных стражника.

— Пустите! — в ужасе кричит Ринка и вдруг понимает, что кричит по-французски. Ей пятнадцать лет. Нет, конечно, не ей, но той девчонке, в чьём теле она сейчас находится.

— Заткнись, дочь проклятого алхимика! — шипит один из стражников.

Второй, плохо ворочая языком, старается побыстрее прогнать её:

— Лучше убирайся! Или ты мечтаешь поглядеть на казнь своего папаши?!

— Какой это город? — полубезумно спрашивает Ринка. — Какой сейчас год?

— Сдурела со страху? — Стражник даже ослабил хватку. — Париж 1750 года.

Ночь? Вечер? В темноте горят факелы. Ринку волоком тащат по смрадным улицам. Её ноги бьются в кровь о камни и выщербы мощёной мостовой. Ринка брыкается, вырывается, рыдает:

— Пустите! Мне надо! Я должна!

Она вдруг впивается в руку стражника зубами. Тот орёт, а его напарник выпускает Ринку. Укушенный, грязно выругавшись, плюет на мостовую:

— Бросим эту ненормальную! Нам велели вытолкать её с площади — мы сделали. А быть обкусанным ею, как собакой, я не согласен!

И стражники, ругаясь, исчезают в темноте. Ринка возвращается на площадь. Там её отец. Её прекрасный отец, столь продвинувшийся в алхимическом искусстве, что к нему приезжали учёные даже из Германии и Англии, лежит на помосте, готовясь принять мученическую смерть. А всё потому, что проклятый аристократ втянул его в ужасную авантюру. Уговорил сделать копию каких-то магических предметов — кольца и аграфа. Эти старинные вещи обладали сверхмогуществом, потому что имели власть над Временем. Они могли заставить Время то сжиматься, то растягиваться. А их хозяин получал неограниченную власть — ведь он мог запросто отобрать время у врагов, отчего они скончались бы в одночасье, зато своё время он мог бы растянуть до бессмертия. Владелец таких талисманов мог бы одновременно заставить всех людей поклоняться ему и даже поверить, что именно от него зависит и их время, и их жизнь.

Отец не хотел выполнять такую дьяволову работу. Ведь он даже не знал, откуда взялись эти магические предметы. И тогда проклятый аристократ рассказал, что перстень и аграф бережёт Братство Хранителей Времени. Что глупые члены Братства используют их совсем не для власти или исполнения желаний, а просто как индикаторы Времени, показывающие, что время истончается или разрушается. А это случалось, когда на земле начинались разные ужасы — войны, эпидемии, засухи и разрухи. Тогда Хранители, используя волшебные предметы и творя особые заклинания, вводили Время в его положенное русло. Проклятому аристократу было наплевать на войны и болезни, он жаждал своего — хотел сменить династию Бурбонов и вернуться к династии Валуа. Ведь он сам, барон д’Эгле, приходился этим прежним владыкам Франции каким-то дальним потомком. Каким точно, д’Эгле не распространялся. Но зато доходчиво объяснил отцу Рины, мастеру Трисмэ, что если тот не создаст копий перстня и аграфа, то его дочь отдадут на заклание в тайное общество сатанистов.

Отец с Ринкой тогда пришли в ужас. Ведь известно, что сатанисты, проводя свои мерзкие чёрные мессы, насилуют девственниц, а потом их убивают. В общем, отец взялся за работу. Но у него был свой план. Какой — он не сказал. Только потом Ринка узнала, что отец, оказывается, тоже состоял в Братстве Хранителей Времени. И выполняя работу для барона д’Эгле, он хотел вместе с друзьями-братьями выйти на заговорщиков, которые и подбили барона украсть священные предметы. Ведь сам-то д’Эгле не мог додуматься до такого. Он был недалёк умом, жизнь проводил в балах и увеселениях, волочился за актрисами и танцовщицами. И вообще считал сцену — лучшим местом на земле. Но как-то же ему взбрели в голову мысли о Валуа-наследниках?!