Юрий Волузнев - Черное зеркало

Но Хильда была занята своими проблемами. И Роман ей был нужен всего лишь как покорный слуга, а точнее, оруженосец или денщик. Он все знал о ее делах. Но даже и словом не смел ни в чем противоречить ей, а наоборот, всячески помогал во всем.

И даже тогда, когда Хильде пришлось избавиться от родителей Ларисы, которые с некоторых пор начали догадываться об истинной подоплеке столь странной дружбы их дочери со своей пожилой преподавательницей, он помогал ей заметать следы…

Она полностью доверяла Роману, считая его своей бессловесной тенью и даже не подозревая, что у того могло когда-нибудь появиться свое собственное мнение. Если бы кто-то даже и сказал ей, что Роман может самостоятельно мыслить, она с презрением отвергла бы подобное предположение.

И когда она вдруг стала замечать за ним какие-то странности, несколько отдаленно напоминающие задумчивость, то несказанно этому удивилась. И первое время просто ядовито насмехалась над его неожиданной блажью, постепенно перераставшей в какие-то новые формы поведения. Хильду крайне забавляли его участившиеся хождения по церквам и внезапно обнаружившаяся страсть к духовному чтиву. И тем более она долго хохотала, когда ее верный пес вдруг смущенно признался, что однажды поставил свечку в храме за спасение ее души…

Она с трудом, но все-таки простила ему то, что он по своей глупости передал злополучную кассету Ларисе, из-за чего в итоге и началась вся эта катавасия. Но после того как он посмел помочь бежать этой потаскушке Марине, после этого его столь неожиданного и откровенного предательства Хильда обезумела от бешенства и безжалостно пристрелила его…

А сейчас, стоя у окна темной комнаты, почему-то жалела об этом.

Нет, ни о какой любви не могло быть и речи. Но за эти долгие годы она как-то привязалась к нему, испытывая необъяснимое снисходительно-покровительственное чувство, словно самоутверждаясь в его присутствии, наслаждаясь контрастом и сознанием своего неоспоримого превосходства. И честно признавалась себе, что без этого увальня ей стало как-то то ли скучно, то ли одиноко…

Да, у нее был сын. Но его она тоже не любила. Мало того, даже вроде стыдилась его. А скорее, брезговала им. И ей было неприятно, что от их связи с Лешаком, от истинной, чистокровной арийки и здорового красивого русского мужика мог появиться на свет подобный урод.

Естественно, та сцена, представшая перед глазами двенадцатилетнего мальчишки, сильно повлияла на его рассудок. Но психика психикой, а в любом случае стопроцентно здоровый человек смог бы устоять перед впечатлением даже и от более кошмарной картины. Поневоле оставалось предполагать, что у этого ее отродья уже изначально имелась какая-то патология и предрасположенность к помешательству… А со временем появились и вообще не лезущие ни в какие рамки, странные и мерзкие поползновения, сопровождающиеся плохо скрываемыми недвусмысленными намеками…

И поэтому, когда представилась хоть какая-то возможность, Хильда отдалила сына от себя, купив ему однокомнатную кооперативную квартиру. Пусть сам с собой юродствует!..

Через некоторое время правдами и неправдами она выменяла эту квартиру на другую, двухкомнатную. В центре, на низком первом этаже старинного дома, с подполом, в который можно было спуститься через прихожую. Выбирая эту квартиру и приложив немало усилий, чтобы заполучить ее, Хильда прекрасно знала, что из этого подпола можно было проникнуть и в более потаенные места, надежно укрытые от постороннего глаза в утонувших глубоко под землей фундаментах давно уже разрушенных зданий.

Там она и поселила Иохана, своего сына, — в качестве своеобразного сторожевого пса, дармовой рабочей силы и непосредственного участника своих кровавых жертвоприношений.

А они были необходимы. Так заповедовал ей Шаман.

Хильда невольно вздрогнула при упоминании его имени. И быстро постаралась думать о другом.

— Подберезкина Галина Николаевна… — прошептала она. Усмехнулась.

Она никогда не видела и не знала эту Подберезкину. Все документы на ее имя Хильде принесли люди Шамана. И она, естественно, не стала интересоваться, каким способом они добыты. Было гораздо важнее то, что документы оказались настоящими и добротными. И то, что по ним она живет до сих пор, не привлекая ничьего внимания. А подлинное имя самой Хильды было надежно похоронено где-то в таежной глуши. Или в тундре… Под этим именем ее знал только Лешак.

И знала Мария…

Словно и не прошло более полувека. Хильда ясно, словно вчера рассталась с ней, увидела Марию перед своими глазами. Эту нежную, темноволосую девочку с большими карими с поволокой глазами, которую ей пришлось оставить в Шяуляе во время отступления. И именно тогда, в тот самый проклятый день ее парабеллум дал первую осечку…

Хильда закурила. Долго смотрела в глубину ночного неба. Мысли лениво ползущей лентой тянули и тянули за собой все новые воспоминания…

Зато этот пистолет не дал осечки в другой раз. Уже много-много лет спустя. Всего две недели назад. В тот день, когда Хильда, войдя в Ларисину квартиру и увидев лежащее на ковре неподвижное тело какой-то неизвестной девицы и не обнаружив на месте украденную Романом видеокассету, поспешила к Илоне, предполагая, что этот непутевый Игорь мог по ошибке унести ее туда. Дубликаты всех ключей у нее на всякий случай имелись уже давно. При столь длительном и тесном общении изготовить их не представляло ни малейшей проблемы. А она любила иметь под рукой все, что так или иначе когда-нибудь сможет пригодиться.

Хильда с любопытством рылась в квартире Илоны. Не найдя этой кассеты, она в конце концов махнула на нее рукой и просто-напросто хотела узнать, как живет и чем, собственно, дышит внучка Вани Борзенкова, а попросту Лешака, бывшего предмета ее неожиданной и столь кратковременной страсти.

Она увлеклась семейным альбомом и погрузилась в рассматривание фотографий, с досадой отмечая, что это могла бы быть и ее семья, ее дом, ее внучка… И внезапно услышала за спиной насмешливый голос:

— Простите, я не помешаю?..

Первое, что оказалось под рукой, — это был бронзовый канделябр. И она долго, со все нарастающей яростью била и била им по рыжеволосой голове, пока не увидела перед собой валяющийся в крови бездыханный труп. Хильда сняла с себя окровавленную одежду, тщательно вымылась в ванной и, надев на себя что-то из Илониного шкафа, снова взглянула на покойницу. И, не удержавшись, выстрелила ей в голову.

Затем повертела в руке пистолет с именем Ларисиного отца на латунной пластинке, тщательно обтерла его и положила на стол, на самое видное место. После чего, запихнув перепачканную в крови свою одежду в полиэтиленовый мешок, она в нелепом для ее возраста наряде вышла из квартиры…