Александр Бруссуев - Радуга 2

Иван добился ориентирования со стопроцентным попаданием. Ночь, объявшая Питер, аплодировала ему мерцанием незнакомых созвездий. Или эти звуки легких ударов, словно одной ладони о другую, раздавались из ближайшего здания. Ваньша не стал уточнять, сбросил Эдику веревку, чтобы тот обвязался ею: залезать с ношей без поддержки было довольно рискованно. Если из дома напротив кто-нибудь пялится в окна, то ни открытый люк, ни силуэт склонившегося над ним человека не будет виден — густая тень покрывала все действо густой, почти осязаемой темнотой. Если, конечно, у наблюдателей не окажется на голове прибора ночного видения.

Шурика решили приводить в чувство уже внутри здания. Конечно, оно могло быть заперто изнутри на какой-нибудь хитрый замок, но в таком случае там обязательно должен кто-то находиться. Впрочем, обычно такие старинные высокие и тяжелые двустворчатые двери использовали ручку швабры или щетки вместо запора. Ключи и замки тоже имелись, но где-нибудь в пожарном имуществе: от кого прятаться, если круглосуточно внутри сидит унылый охранник?

Удостоверившись, что это действительно здание былого СЗРП, Иван потянул на себя витую рукоять. Дверь отворилась, словно специально незапертая.

Пыльно, тихо и сумеречно: под пустым столом охраны что-то горело. То ли ночник, то ли опущенная на пол настольная лампа. И ни одной души. То ли сторож ушел, куда глаза глядят, то ли поднялся наверх. Смысла болтаться по пустым этажам и кабинетам не было никакого, разве что с целью воровства. Тогда бы входную дверь на швабру замкнул. Получалось, что на данный момент здание пустовало. И это было неплохо. И эта мысль была неверной.

Иван проверил, что за шахтой лифта действительно проглядывалась подсвеченная голубоватым светом дверь, выглядевшая стеклянной. Можно было заносить Шурика и прощаться с Эдиком — тот намеревался идти домой на Фурштадскую.

Сначала ему показалось, что упала пресловутая швабра — звук очень здорово напоминал удар деревянной рукояти о паркет пола. Но потом понял, что ошибся. Такие здоровые и уравновешенные парни, как Эдуард, от неожиданных хлопков в обморок не валятся. А Эдик бесконечно долго падал назад, все еще продолжая держать на руках бессознательного Шурика. На его губах застыла стеснительная полуулыбка, а на груди расцвело темной кляксой пятно.

Иван прыгнул вперед, срывая на ходу с плеча винтовку, упал, больно ударившись плечом, перекатился, как мог, одновременно снимая оружие с предохранителя. В него тоже ударили выстрелы, но не столь удачные: не умели стрелки отрабатывать подвижную мишень, им статика была привычнее. Ваня встал на колено и, одномоментно прицелившись, спустил курок, совместив мушку с огоньком, означающим чью-то настроенность на игру в снайпера. Бросился вперед, прыгнул головой через вертушку, затормозил в чье-то тело. Тело отлетело в одну сторону, Иван же осыпался на пол. Не позволив себе ни единого мига медлить, вскочил и ударил, практически не глядя, по врагу прикладом. Отскочил к стене, пригнулся и выстрелил еще раз. Снова дернулся в сторону, готовый в любой момент открыть огонь на каждое шевеление. Но больше никто не двигался.

Ваньша включил свой фонарик, держа его в стороне от себя, и попытался сориентироваться. Два человека, один пистолет, больше, вроде бы никого. Он присмотрелся и зло сплюнул: тела принадлежали совсем молодым парням, практически мальчишкам. Одному Иван разворотил всю голову, ударив, вероятно, прикладом, другому попал в грудь. Оба были гопниками, судя по одежде, точнее теперь — мертвыми гопниками. Может быть, конечно, он и ошибался, так как не был большим экспертом в молодежных культурах, но в Петрозаводске аналогичным образом ряженые пацаны у гиблого места, у «оврага», имели обыкновение забивать велосипедными цепями случайных прохожих, не считаясь с их статусом. Эти раздобыли себе пистолет неизвестной марки и без всяких колебаний спустили курок в отличного человека, хотя спокойно могли переждать и дальше заниматься своим интересным делом: потрошить офисы.

Иван не страдал угрызениями совести: на войне — как на войне. Самый страшный враг всегда делался тот, кого пытались жалеть. Дети-убийцы резали в родных белорусских лесах фашистов без всякой пощады и чувства самосохранения. Не у каждого взрослого мужика поднимется рука на подростка, и это утверждение не имело обратной силы. Но Ваньша не знал, кого убивал. Это его спасло. Но Эдик! Черт побери, смерть редко бывает заслуженной. Глупость и неизбирательность — вот основные ее качества!

Иван не мог позволить себе терять время и обыскивать все этажи. Он перебрался обратно, схватил обоих своих парней за руки и оттащил в непростреливаемое место, а именно, к двери в «Дугу». За Эдиком тянулась широкая черная полоса.

С трудом ворочая языком, еле слышно проговорил Эдик, когда Иван склонился над ним, и умер.

Ваня закончил стихи, вышедшие когда-то из-под пера Вадима Егорова, и до того ему, вдруг, сделалось паскудно, что он поднял лицо вверх и завыл.

Пустой коровник со вполне работоспособными автопоилками, аппаратами искусственного доения, сепараторами и еще неизвестными штуками выглядел достаточно презентабельно для того, чтобы считать его фермерским. Размеры также говорили, что дело это было в частных руках, скорее всего — в семейных. Значит, хозяева как-то выжили в свое время, нашли способ договориться с мздоимцами из пожарных частей, санитарными инспекторами и «азерибаджянскими» монополистами-рыночниками. Это подразумевало только одно: они были неплохо вооружены и настроены крайне решительно. Так было в прошлой жизни.

Теперь коров не наблюдалось ни одной. Даже следов не оставили. То ли разбежались в поисках лучшей доли, то ли вымерли в эпоху человеческого безвременья. Но хозяева могли остаться в своих угодьях. Могли сидеть сейчас в засаде и привычно целиться в непрошеных визитеров, кем являлись Шура с Беном.

Они вышли к этой пустой, на первый взгляд, ферме через пару часов после того, как «попрощались» со странной троицей. То, что они двигались по маршруту тех, вызывало сомнение: по пути попался не один перекресток, и даже не два. Посовещавшись, парни решили держаться правого ответвления, чтобы снова не выйти на трассу. Вот и пришли на лужайку, не занятую могучими деревьями леса. Обойти было никак, возвращаться обратно не хотелось. Не могла дорога заканчиваться на этом хозяйстве тупиком.