Либба Брэй - Прекрасное далеко

— А, вот что я искал. Джемма, детка, ты не могла бы выбросить это в мусор? — спрашивает он.

На глаза наворачиваются слезы.

— Да, отец. Конечно. Прямо сейчас.

Я целую его в щеку, он обнимает меня, и впервые за всю жизнь я размыкаю объятия первой.

За ужином Том ведет себя как новоявленный папаша, ожидающий появления на свет младенца. Ноги у него непрерывно дергаются так, что стол дрожит, и он даже случайно лягает меня.

— Ты не мог бы успокоиться, если тебе не трудно? — спрашиваю я, потирая лодыжку.

Отец поднимает взгляд.

— Томас, в чем дело?

Брат ковыряется в тарелке, но ничего не ест.

— Я должен был сегодня вечером отправиться в мой клуб, но так и не получил никакой весточки.

— Никакой? — переспрашиваю я, смакуя победу вместе с картофелем.

— Они как будто и существовать-то перестали, — ворчит Том.

— Это не по-спортивному, — замечает отец, жуя кусок перепелки.

Я с радостью смотрю, как он ест. С аппетитом.

— Да, весьма дурной тон, — неодобрительно замечает бабушка.

— Возможно, тебе лучше отправиться сегодня в общество Гиппократа, — предполагаю я. — Ты ведь знаешь, что там дверь для тебя всегда открыта.

— Блестящая идея, — соглашается отец.

Том передвигает горошинки к краю тарелки.

— Может, и поеду, — говорит он. — Просто чтобы немножко прогуляться, развеяться.

Я так взбодрена новостью, что на десерт съедаю два куска торта. Когда бабушка выражает беспокойство насчет того, как бы из-за моего аппетита не пришлось снова приглашать портниху, я смеюсь, и бабушка тоже смеется — потому что я подталкиваю ее к этому, — и скоро уже все мы хохочем, а слуги смотрят на нас так, словно мы посходили с ума. Но меня это не заботит. Я получила, что хотела. Я это получила, и никому этого не отнять. Ни лорду Денби, ни кому-то еще.

На визитной карточке доктора Ван Риппля обозначен адрес в маленьком старом районе, напоминающем мне об удобных креслах, которые нуждаются в новой обивке. Выстроившиеся рядами домики неухожены. Они выглядят как временное жилье, где люди пересиживают не лучшие времена.

— Просто жуть, — говорит Фелисити, когда мы идем по узкой, плохо освещенной улочке.

— Но зато я вытащила тебя из дома.

Мимо пробегают дети. Они играют в темноте, а их матери слишком устали, чтобы беспокоиться из-за этого.

— Ну да, моя матушка уверена, что я сижу за пианино. Это был впечатляющий трюк, Джемма. Скажи-ка, а твоя сила не отыскала еще обитель доктора Ван Риппля?

— Для этого нам нужны только глаза и знание направления, — замечаю я.

Мы проходим мимо паба, из дверей выливается толпа рабочего люда. Некоторые согнулись от возраста, другим на вид лет одиннадцать-двенадцать. Матери прижимают к себе младенцев. Какой-то мужчина вскакивает на деревянный ящик, лежащий перед пивной. И начинает жаркую речь, толпа прислушивается к его словам.

— Разве мы должны трудиться до пота по четырнадцать часов в день за жалкие гроши? Мы должны присоединиться к нашим братьям в порту, объявить забастовку!

В толпе слышны и одобрительные, и недовольные голоса.

— Да они уже с голоду помирают, — говорит какой-то мужчина со впалыми щеками. — И мы останемся ни с чем тоже.

— Мы уже остались ни с чем… и это единственная вещь, которой мне вовсе не надо! — выкрикивает какая-то женщина, и все смеются.

— Забастовка! Поддержим наших сестер с фабрики Бердона! Наберемся храбрости, встанем рядом с ними, братья и сестры! За честную оплату труда, за сокращение рабочего дня!

Толпа шумит. Люди аплодируют. Все это привлекает внимание констебля.

— Эй, вы, тут! — говорит он, подходя поближе. — Что здесь происходит?

Мужчина спрыгивает с ящика и снимает шляпу.

— Обычный вечер. Но мы собираем деньги для бедных. Не дадите монетку?

— Я тебе дам комнатку на ночь — в тюрьме Ньюгейт.

— Вы не можете отправить нас в тюрьму за то, что мы просто собрались все вместе, — возражает оратор.

— Закон может то, что сочтет нужным! — говорит констебль, взмахивая дубинкой.

Он разгоняет толпу, но не может так же легко изменить настроение людей; рабочие продолжают возбужденно переговариваться.

— Эй, — обращается к нам коренастая женщина с младенцем на руках. — А что тут делают такие модные леди? Что, приключений ищете?

— Конечно, нет, — отвечает Фелисити тоном особы, которая приехала в бедный район на богатой карете, чтобы поглазеть на нищету.

— Так и убирайтесь отсюда. Мы вам тут не развлечение. Не сегодня. Не для таких, как вы.

— Да как вы…

Я хватаю Фелисити за руку.

— Ни слова больше!

Мы поворачиваем за угол и наконец находим нужный дом. Мы придумали сказочку для того, чтобы нас впустили, однако усталая домохозяйка умеет задавать вопросы дамам, явившимся навестить ее жильцов. И полагает, что ее самые дурные подозрения готовы обернуться отвратительной правдой. В конце концов она нас впускает, два раза стучит в дверь мага и утомленным голосом сообщает ему о гостях.

Глаза доктора Ван Риппля округляются от изумления. На нем поверх брюк и рубашки надет старый, поношенный халат.

— Входите, входите. Боже мой, я этим вечером совсем не ждал гостей!

Он закрывает за нами дверь. Огромное полотно в золоченой раме висит в углу комнаты. На нем изображен молодой доктор Ван Риппль в тюрбане. Его растопыренные пальцы направлены на женщину, пребывающую в полубессознательном состоянии; она, видимо, находится под воздействием его чар. Под картиной прикреплена табличка: «Доктор Теодор Ван Риппль, мастер иллюзий! Искусство магии, которую необходимо увидеть, чтобы поверить!»

На стене — портрет немолодой женщины с темными волосами и такими же, как у доктора Ван Риппля, глазами. Рядом с портретом прикреплена прядь волос, уложенных в рамку под стеклом, как напоминание о любимом человеке. Прядь потускнела.

— Моя мать, — говорит доктор Ван Риппль, заметив, куда я смотрю. — Даже наилучший иллюзионист не может обмануть смерть.

Доктор Ван Риппль предлагает нам сесть на потрепанную кушетку, покрытую старым шотландским пледом. Я сажусь на что-то твердое — и это оказывается книга, «Портрет Дориана Грэя» Оскара Уайльда.

— А, так вот она где! А я все думал, куда она подевалась, — восклицает доктор Ван Риппль, хватая книгу.

Фелисити кривится.

— Мистер Уайльд осужден за непристойность. Говорят, он совершенно безнравственный человек.

— Это Квинсберри и люди вроде него безнравственны и непристойны, — возражает доктор Ван Риппль, подразумевая того человека, который выдвинул обвинение против мистера Уайльда.

— Почему вы так говорите, сэр? — недоумевает Фелисити.

Доктор Ван Риппль склоняет голову к цветку в петлице и глубоко вдыхает.