Яцек Дукай - Иные песни

Оба упали на холодный мрамор.

Нимрод не чувствовал этого холода, не чувствовал своего тела; боль тоже приходит всегда после — успеет ли вообще прийти? Кровь склеивала ему веки, левым глазом он не видел ничего, мир отплывал прочь в ясной утренней заре, солнце и зелень, и вода, и голубое небо, и лицо склонившейся над ним эстле Амитаче.

— Он не должен здесь быть, не должен здесь быть, о Мать, не вынесу этого снова, разве Иероним не мог прислать тебя пораньше?!

Никто меня не присылал. О чем ты. Должна бы. Но нет. Разочарована. Это не имеет никакого. Ждала на. И все же. Больно.

Огонь не похож ни на какой другой первоэлемент, Огонь отличен по своей природе от всей остальной Материи. Единственный сам себя создает: из пламени — пламень, из искры — пожар. Единственный возникает от применения силы. Только его вообще можно создать; другие первоэлементы — нельзя, Огонь же — да, есть много методов. Другая Материя осуществляется сама из себя, независимо, Огонь же всегда требует какого-то основания, топлива, носителя. «Говоря в общем, — писал Теофраст из Лесбоса, — все, что горит, всегда существует точно в процессе становления, как движение, и именно потому, возникнув уже, когда ему не хватает топлива — приходит в упадок и гибнет». Если бы Движение было первоэлементом, оно обрело бы в Материи образ Огня.

Но Аурелия чувствует, что на самом деле Движение и есть первоэлемент, — и она отдается его власти, подчиняется его морфе. Кругогрудник, кругоручники, кругошлем, вихревицы — новые и новые элементы доспеха, будто органы живого хронометра, вот сейчас обороты их частей совпадут с ритмом ее сердца, вот сейчас она сольется с ними в гармонии.

Распаленная, развихренная, резонирующая меканическая энергия вышла из шатра. Продолжался интенсивный предштурмовой обстрел, каждый миг гремела одна из пиросидер, а кераунетовая пальба и вовсе шла непрерывно. Аурелия согнула колени, кругоножные и кругошейные эпициклы подхватили изрядную массу грязи, на миг она ощутила себя големом, джинном, иганази — но тотчас изменила морфу, ажурные передачи доспеха схлопнулись, а стремительность, переданная вечнодвижителем, удлинила прыжок Аурелии двухсоткратно, посылая ее — огненную комету — над половиной лагеря, на подлесный склон напротив разбитых ворот Коленицы.

Тут готовилась к бою сотня Хоррора; ниже по склону демиургосы зоона медленно выстраивали в шеренгу сонных бегемотов. Аурелия приземлилась на корточки, на пус воткнувшись в размякшую землю, — фонтаны грязи полетели во все стороны, раздались проклятия забрызганных солдат. Она распрямилась. Эфирный доспех в полумраке преждевременных сумерек явил себя серебряно-розовым облачком, пятном небесного свечения, размазанного вокруг фигуры женщины размытой призмой. Только внизу, вокруг ее стоп, лодыжек и коленей, где вихри вспухли черным от захваченных ге и гидора, только там глазам землян являла себя истинная природа доспеха, а скорее — его движение, природа оного, гармония шестого первоэлемента, сила импульса. Эфирно-грязевые кругоголенники одинаково недурно резали глину, траву и камни.

Возникло очевидное замешательство. Расступившись, хоррорные направили на Аурелию кераунеты и секиракаторы.

К ней выступил высокий бородач с гравировкой сотника на углеродной кирасе.

— Кто такая?

На нее тотчас нахлынуло неодолимое желание рассказать им правду — о Луне, о Госпоже, что на самом деле все они служат Стратегосу Лабиринта, — впрочем, вовремя появился гегемон Обол, и соблазн исчез.

— Стратегос тебя зовет, — рявкнул он на Аурелию.

Обол не видел выражения ее лица, затуманенного быстрым кругошлемом. Она кивнула.

Эстлос Бербелек уже успел сесть на своего скакуна, высокого хумия-альбиноса. С его седла осматривал Коленицу в подзорную трубу. Аурелия отметила, что он надел лишь легкий доспех, шлем свисал у седла.

Рядом, на мощном рыжем коне, сидел герольд с древком развевающегося знамени в горсти (нижний конец древка уперт в стремя). Противу всех надежд Аурелии, это не было знамя Луны, но лишь Острога: Красная Саранча.

— Знаю, что тебя искушает, — сказал стратегос.

Аурелия склонила голову.

— Кириос.

— Возможно, мне придется разочаровать тебя еще сильнее. Они знают, что прибыл Хоррор, но не знают, в каком количестве. Взгляни. Не стреляют уже четверть часа.

Она выругалась.

Он громко рассмеялся.

— Так что? Снова спрячешь доспех в колеблец?

— Дай приказ к атаке.

Он опустил подзорную трубу, плутовато поглядел на нее, выпрямился в седле — и действительно поднял руку.

Заиграла труба.

Сразу же к ним примчалась Яна-из-Гнезна, за ней капитан Полянски и сотник вистульской пехоты.

— Северная стена, — прохрипела Яна. — Несколько москвиян пробовали сбежать через северную стену, хотели сдаться. Чтоб меня разорвало! Думаешь, что-то случилось с Крипером?

Тлумппп! — очередная бочка Антидектесовой микстуры полетела над городом. Фонтан пламени падал на и так уже горящие крыши. Аурелия объяла взглядом панораму Коленицы и окружающих ее полей. Только движение привлекало ее внимание; то, что не двигалось, — не существовало. По тесно застроенному городу, по хребтам его стен она скользнула слепым взглядом — оттуда уже никто не стрелял, не замечала она никакой активности.

Троекратно раздался свисток сотника Хоррора. Войска были готовы. Стратегос натянул поводья белого хумия, герольд воткнул пятки в бока рыжего, Яна торжественно выругалась. В рыке бегемотов, в протяжном громе пиросидер и кераунетов, в ржании лошадей, в похрустывании углеродных доспехов Хоррора — начали последний штурм.

Аурелия взглянула направо и налево: ровная шеренга хоррорных, растянувшаяся как на учениях. Одинаково одетые, с одинаковыми движениями, даже одинакового роста — выше только их же десятники. Раз, раз, раз, объятые единой морфой, шли в нечеловечески мерном ритме — даже лунницу прошила дрожь. Здесь не шла речь об обычном штурме крепостных стен, об ударе напролом, такое построение тогда б не имело смысла, — речь здесь шла только и исключительно о запугивании защитников.

Хоррор выводил свои традиции непосредственно из законов и обычаев Лакедемона. Непосредственно — означало непрерывную преемственность, которая насчитывала почти две тысячи лет. Впрочем, надлежало говорить не столько о традиции, сколько об определенном образе жизни: непрестанно изменяя Материю, из коей он состоял, Хоррор долгие века хранил единую Форму — Форму непобедимого наемного войска. На самом деле его уже не раз побеждали (в неблагоприятных обстоятельствах или в безнадежном соотношении сил), но морфа длилась. Умирали одни солдаты, появлялись другие, самых разных языков, верований и народностей, из-под антосов разнообразнейших кратистосов — но Хоррор, его текнитесы сомы и псюхэ, его стратегосы и аресы, его гегемоны и леонидасы медленно, но неумолимо вжимали всех солдат в один образ. Подробности этого образа порой менялись, ибо менялись текнэ и способы ведения войн, но стержень оставался тем же. Каждый в Хорроре, начиная с самой нижней ступени и до самых высших предводителей его, подчинялся единой Форме. В нее, кроме прочего, входила абсолютная дисциплина, лакедемонский режим диеты и тренировок и верность взятым на себя обязательствам. История сохранила случаи предательства отдельных солдат, но никогда — Хоррора как Хоррора. Воины оставались верны ему силой лакедемонского патриотизма, того, что теперь охватывал Форму, а не землю.