Яцек Дукай - Иные песни

Яна бросала обрезки колбасы собакам, те сбежались под дуб со всего двора, кусались, толкались у ее ног, слишком агрессивных она отгоняла пинками от каменной лавки — но продолжала кормить.

— Ну-ну-ну. Горячий характерец; а может, это Святовид уже успел тебя коснуться, как той старухи? — Яна прищурилась на Солнце, что уже начало заглядывать под ветки дерева, и на лице ее проступила сетка новых морщинок. — Старая Яна и молодая Аурелия. Кто прав? Боги мечут кости. Боги костей не мечут. Впрочем, вскоре мы убедимся — когда Иерониму придется выбирать, поступать ему так или иначе. Ну так что? Сколько поставишь?

— Ты предлагаешь мне спор?

— Ага.

— Не хочу денег.

— Знаю. Тогда на один приказ.

— На какой?

— На любой.

— Нет. Я присягала.

— Тогда на тот, что не помешает твоим присягам.

Аурелия отерла рот.

— Ладно. И ты — один приказ.

— Один приказ.

— Изгоню тебя на Гердон, в Землю Гаудата.

— Да-да, как же. — Яна криво усмехнулась. Кинув собакам последний кусок колбасы, подняла взгляд. Аурелия широко зевнула. — Тебе настолько скучно?

— Нужно возвращаться в постель, иначе упаду лицом в тарелку. Доброй ночи.

Проснувшись в четвертый раз, она проснулась уже надолго. Король со своими людьми успел уехать, и Острожский двор казался пустым. Да и то верно, сколько же людей обитает здесь постоянно? Когда уедет стратегос и люди стратегоса — останутся тут лишь эта пустота и тишина и зеленое сияние леса. Аурелия же проснулась в наитишайший час сразу после рассвета и бродила пустыми коридорами и высокими залами со стенами из старого дерева (первый этаж главной части дома был возведен исключительно из дерева, на фундаменте из почерневших от старости камней). Воздух аж сиял и подрагивал от весеннего солнца, рвущегося в каждое окно, в каждую бойницу, в каждую щель, но, когда Аурелия входила в тень этих стен, что помнили рождение и первую смерть Святовида, ее охватывал холод, почти ощутимый, шершавая материя холода, саван темной влаги, дыхание парило у ее рта, сразу же сгущаясь в том пару. Именно так, по словам Антидектеса Александрийца, цеферы эфирные превращаются в цеферы гидоровые, архэ горячие и влажные в архэ холодные и влажные, или даже самозарождаются и умирают первоэлементы.

Из залы, увешанной головами чащобных тварей, она вышла на подворье — в роящиеся тучи проснувшихся насекомых, в горячее сияние — в сад, в лес. Означенная выжженными по коре рунами тропка вела прямо к острожским рыбным прудам. Подернутые зелеными покровами зерцала вод казались плоскими полянами, раскинувшимися меж вставшими рядами деревьев. Лохматый селянин лениво крутил суковатой жердью в одном из озерец. При виде Аурелии раззявил рот, замер на полудвижении, почти упав за упущенной жердью в темную бездну. Аурелия отступила в лес. Эти деревья: здесь все, что растет, — растет дико, даже то, что высажено и досматривается человеком, яблони, пшеница, лук: полудикие, рвущиеся на свободу, к формам древним, дочеловеческим, бессмысленным. Здесь, глубоко в антосе Святовида.

Она сделала едва десяток-другой шагов и, когда взблеск просеки исчез меж деревьями, совершенно потеряла направление. Шла, куда вел ее уклон земли, спутанные корни, лабиринты то густого, то чуть прореженного подлеска. Девушка уже не могла избегать прикосновения леса, продиралась сквозь влажную зелень, паутина липла к ее коже, сорняки обвивались вокруг ее стоп. И все такое холодное и мокрое… Земля, она находилась на Земле, в мире грязи и хаоса. И все же та же самая морфа отпечатывалась и вне ауры Святовида — грязь и хаос, в телах и мыслях. Люди какие-то недоделанные, недоформированные, раздерганные между морфой и морфой, без прямых линий и четких граней, неустанно пробуют совместить правду с ложью. Неужели такими некогда были все мы, неужели отсюда мы вышли, неужели отсюда извлекла нас Госпожа? Родилась ли Вселенная изо Лжи?.. Но движется она к совершенству, постепенно замещая невероятное вероятным и ложное — истинным. Эволюции и изменения завершатся в миг, когда мы доберемся до Истины, каковая ведь едина и неизменна. Пока же — живем во Лжи, живем Ложью, живем, потому что Лжем.

Она споткнулась об угловатые камни. Между обомшелыми стволами открылось обложенное плоскими булыжниками возвышение. В центре его — подошла, склонилась — поставлен самый большой камень, отесанный в призму с заглаженными сторонами. Теперь, конечно, весь заросший мхом. Призма была высотой в три пуса, но до половины погрузилась в кучу громоздящегося вокруг мусора. Аурелия разгребла его ногою — какие-то кости, черепа, — присела — все одного и того же вида, жуки и многоножки убегали сквозь пустые глазницы и меж челюстями, когда она гребла останки — не человеческие, черепа слишком длинны, узки, с низкими плоскими лбами, с клыками хищников — волки? лисы? псы? Некоторые совсем истлевшие, а некоторые, те, что сверху, пугающе свежие, еще с кровавыми пятнами, не до конца очищенные червями. Кто их сюда сносит и чего ради? Она убрала их от камня, ударила в тот раскрытой ладонью, затем отерла сажу. Как Аурелия и предполагала, на камне была вырезана надпись. Девушка не поняла вистульских слов, хотя алфавит был латинским. Только одно бросилось в глаза: BERBELEK. Это могила, она стояла на могиле. Нашла арабские цифры: 1161 1179. Какой-то родственник стратегоса. Искала имя в непосредственной близости от фамилии. NADIJA. REGINA. SLUVA. А может, это попросту вистульские слова, которых она не понимает. Стратегос никогда не вспоминал ни о чем таком. Может, другая ветвь рода? Но есть ли у него хоть какая-то другая родня?

От могилы вело несколько троп, она выбрала ту, что на первый взгляд казалась более натоптанной. Через несколько минут она вышла на берег реки. Размокший откос отвесно сходил к мутной, желтой воде. Тропа же уводила вправо, где на стадий дальше берег спадал к широкому броду, ведшему по ту сторону реки на овальную площадь с несколькими десятками деревянных домишек. Одно из острожских сел, лен Бербелеков. Уже дымились трубы, меж строениями управлялись люди. Аурелия поднялась повыше, к деревьям и села на поваленном стволе, почти укрытая в зарослях. Отсюда она могла в безопасности следить за земной жизнью. Часто это было главным и единственным ее занятием, когда она путешествовала со стратегосом сушей, морем и воздухом через половину планеты, — отступала в тень и смотрела, слушала. Целыми днями и ночами не могла заняться ничем другим. Пусть бы даже и хотела поговорить — никто бы ее не понял; не понимал ее никто даже среди тех, кто знал греческий.

Ведь и с эстлосом Бербелеком ей не дано было увидеться в Остроге. Зато через Портэ она узнала, что они ждут только возвращения «Ломитучи», что у стратегоса оговорена очередная встреча — тоже с королями? Гасер Обол намекал на массовую переброску двух Колонн африканского Хоррора к границам Вавилона. Неужели стратегос и впрямь готовится к лобовой атаке на Семипалого? Без помощи Эгипта, без помощи Эфремовых измаилитов и князей Инда, без перемирия с Македонией? А может, он уже получил необходимую помощь? Но ведь нападение должно начаться с чьих-то земель. С чьих? Или он рассчитывал, что Навуходоносор подчинится? И это сейчас, когда Гипатия держит в неволе Лакатойю?