Яцек Дукай - Иные песни

— Шеола ради, Шулима не имеет с этим ничего общего, Шулима — не предмет для торга! Нам просто нужна хоть какая-то гарантия, когда мы покинем Землю!

— Но для Иллеи это выглядит совсем иначе, уверяю тебя. Если бы Навуходоносор присоединился беспрекословно… Но ведь он настаивает, что не покинет Землю, не примет участия в атаке на Сколиодои, — так о каких гарантиях мы говорим? Сторговывает голову Девы Вечерней за голову Семипалого — такова правда. Вспомни Зайдара. Как мало нужно, чтобы все повернулось против Золотого. Если вам казалось, что стратегос Бербелек все контролирует, то вам казалось неверно. Никто не контролирует гнев Иллеи Жестокой. Вспомни судьбу Эи.

Аурелия припомнила Песнь об Эе, одну из жутких сказок Лабиринта. Эя была финикийским городом на африканском берегу Средиземного моря. Во времена владычества Госпожи в Золотых Королевствах одному из ее любовников случилось, возвращаясь из Рима, задержаться в Эе на несколько дней. Он выиграл там крупный заклад у местного аристократа (легенды путались относительно предмета заклада); униженный аристократ отравил любовника Госпожи. Иллея прибыла в следующее полнолуние. Все жители Эи были распяты, город — сожжен и сровнян с землей, а сама земля провалилась под поверхность моря. Тринадцать нимродов отправились во все стороны света на поиски уцелевших родственников и друзей аристократа-отравителя. Еще век-два после этого Госпожа продолжала мстить самым далеким потомкам этих несчастных.

— Угрожаешь, — пробормотала Ашаканидийка. — И что же такого произошло нынче, что она, — кивнула на Аурелию, — внезапно сменяет господина, а ты оказываешься допущенной к секретам Сил?

Алитэ кинула в рот финик и лукаво подмигнула эйдолосу Навуходоносора.

— Подумай, — прошептала.

Госпожа Игнация покачала головой.

— Когда Шулима отсылает письмо?

— Я должна сказать тебе день и час? У тебя мало шпионов? Скоро, скоро. Поспеши.

Александрийка поднялась.

— Эстле, — поклонилась лежащей Алитэ.

Эстле Лятек приязненно махнула ей на прощание.

Затворив дверь, Аурелия подошла к дочери стратегоса, встала на колени перед подушками.

— Деспойна, я бы не хотела, чтобы —

Эстле Лятек глянула на нее столь яростно, что даже убыстрился эфир гиппиресового кругоручника. Отодвинув миску с финиками, эстле вскочила на ноги, подбежала к секретерчику, склонилась, дернула за что-то под столешницей, раздался скрежет металлических меканизмов, сдвинулись стеклянные панели на стенах и потолке — но сдвинулась также и каменная стена. Фрагмент ее за секретером запал в тень, провернувшись на невидимых завесах, а из тени вышел один из гостей, длинноволосый мужчина в бронзового цвета тунике и в черных шальварах. Окинув гиппиреса удивленным взглядом, он поклонился эстле Лятек, которая тем временем уселась в кресло и положила ногу на ногу, открыв щиколотку и часть лодыжки. Аурелия, остановленная движением ладони Алитэ, осталась на месте. От ее внимания не укрылось, что у мужчины по шесть пальцев на руках.

— Гауэр, Гауэр, Гауэр, — пробормотала эстле Лятек, постукивая собранной пифагорейской костью о поручень кресла. — Ты слышал сам. И что мне с этим делать?

— Эстле. — Гауэр-вавилонянин склонился еще раз.

— Скажи, крыса.

— Я жду, когда ты откроешь мне причину, по которой позволила это услышать, эстле.

— Насколько быстро ты получишь гелиографами ответ из Нового Вавилона?

— Семипалый никогда не спит. Пятнадцать часов.

— Передашь о намерениях Навуходоносора.

— Передам. — Он криво усмехнулся. — Такова моя судьба.

— Который час? Уже давно за полночь.

Эстле прижала ноготь к левой ноздре, взглянула, прищурившись, на вавилонянина. Пирокийный блеск падал на левую сторону ее лица, на левую грудь, классический александрийский абрис, на ее левое бедро и лядвие под гладкой тканью юбки; за ее спиной лежала темная Мареотида и отблески Александрии. На миг Аурелия даже перестала быть уверена, кого она видит перед собой: Алитэ или Деву Вечернюю. Моргнула, раз, другой.

— Стратегос Бербелек в эти мгновения уже контролирует Амиду и Пергам, — сказала эстле. — Марий Селевкидит будет коронован как король Четвертого Пергама. Иероним Бербелек как раз получил точку опоры, необходимую, чтобы перевернуть Землю. Пока не соберуться войска — и только на этот короткий момент, Гауэр, — у меня есть предложение Семипалому: он — либо Навуходоносор. С кем должно примириться Селевкидиту и стратегосу Бербелеку, а кто падет их жертвой, и чья страна будет разорвана Пергамом, Аксумом, Эфремовыми измаилитами — ну и одним из врагов-соседей — Эгипет либо Вавилон? Пусть Семипалый выбирает.

Гауэр покачал головой.

— Он никогда не нападет на Чернокнижника.

— Я не о том спрашиваю. Спрашиваю, даст ли он клятву о нейтралитете Бербелеку, признает ли Королевство Пергам и пошлет ли, в случае необходимости, свои войска в Эгипет. Ты ведь слышал, каково условие Золотого относительно союза: падение Вавилона.

— Да.

— Что — «да»?

— Да, Семипалый принесет такую клятву.

Эстле Лятек склонилась в кресле к эйдолосу кратистоса Вавилона:

— Ты уверен?

— Эстле, — вздохнул Гауэр, — я, увы, всегда уверен.

— А когда падет Чернокнижник…

— Если падет Чернокнижник, эстле, если.

— Если.

— Ба!

— Да. Да. Хорошо.

Эстле снова откинулась на спинку кресла.

— И все же есть некоторое дополнительное условие, — добавила она.

— Догадываюсь.

— Правда?

— Говори, эстле, я должен услышать.

— После падения Навуходоносора кратистос Семипалый как союзник, сосед и главный участник альянса будет обладать решающим голосом в вопросах политического будущего Эгипта; он должен бы заранее обеспечить себя при договоре со стратегосом.

— Слушаю.

— Нужно будет посадить на трон новую Гипатию. А Вавилон получит право вето при ее выборе.

— И этой новой Гипатией должна стать — кто?

— Ой, Гауэр, Гауэр, ты ведь как раз на нее смотришь.

Вавилонянин громко причмокнул, надул щеки.

— И это все?

— Хватит! — засмеялась Алитэ.

— Тогда пятнадцать часов, эстле.

— Ступай.

Он склонился в третий раз и вышел.

Аурелия терпеливо ждала. Эстле Лятек крутила в ладони отполированную прикосновениями тысяч пальцев ликотовую пифагорейскую кость, серебряные символы на ее гранях поблескивали в огне пирокийных ламп. Кости Пифагора были под запретом на Луне, Аурелия лишь недавно познакомилась с этими игрушками. Но только ли игрушками они были? Легенда гласила, что первую кость придумал сам Пифагор, но истины, конечно же, не знал никто. Кости, обычно деревянные и размером с детский кулачок, имели вид правильного многогранника, состоящего из нескольких — или нескольких десятков — меньших многогранников. Каждая плоскость каждого из них (а, следовательно, каждая плоскость главного многогранника при любой конфигурации) обладала соответствующим числом, суммой чисел меньших, маркирующих грани. Количество нумерологических и геометрических комбинаций было в результате непривычно большим; для каждой конфигурации существовали богатые философические и религиозные интерпретации. Пифагорейцы Посталександрийской Эры использовали кости для тренировки разума детей, обучения их ментальным правилам секты. В вульгаризированной версии, лишенная символических значений, игральная кость использовалась на Земле именно как детская игрушка, популярная головоломка. Но даже в этом виде, если с ней систематически упражняться, она влияла на морфу разума. Аурелия знала, что некоторые земные софистесы, особенно из восточных школ, полагают, что благодаря многолетней гимнастике разума с костью Пифагора можно достичь Формы, позволяющей увидеть глубиннейшую структуру реальности, узреть Число Бога.