Яцек Дукай - Иные песни

— Обрушился свод в —

— Неважно. Возвращаемся к Шигеду. Мардук, как вы выглядите!

— Эстлос, ты и сам —

Кикур остановил их взглядом.

— Нынче непросто поверить, — сказал он Аурелии, — но еще недавно они служили в Серой Гвардии Семипалого. Приехали сюда лечить приятеля у пергамских текнитесов. Крепко обязаны Ашамадерам.

Аурелия постучала пириктой по сваленной колонне.

— Я все же должна сперва переговорить со стратегосом. Прости, эстлос.

Кикур взглянул из-за развалин на дворик Библиотеки и махнул Аурелии. Все пошли за ним.

Стратегос Бербелек о чем-то спорил там с Метоном Меситой. Двое хоррорных стискивали в охапках перевязанные веревками толстые пачки книг. Завидев Аурелию и эстлоса Ашамадера, Метон указал на них стратегосу.

Бербелек отдал хоррорным короткий приказ и подошел к Аурелии. Та вернула ему пирикту. Бербелек перевел взгляд с лунницы на вавилонянина и обратно. Приподнял брови. Разве Форма настолько очевидна? Аурелия неуверенно усмехнулась и шлепнула себя по бедру.

Кикур раскрыл рот, но под взглядом стратегоса замер, не успев произнести ни слова. Бербелек хлопнул себя риктой по голенищу югра и отошел. Отходя, оглянулся через плечо на измазанных людей Ашамадера — раз, затем второй и третий.

Кикур громко вздохнул и театральным жестом утер со лба пот, размазав по лицу темный пепел.

— Ну, раз мы остались в живых, теперь нам точно должно повезти. Позволишь, эстле? — После чего повернулся к Урчу и Забахаю. — Но если у вас успели увести наших кляч, головы оторву. И, конечно же, вам придется как-нибудь объяснить мне, откуда наш несокрушимый виктор знает пару таких босяков, как вы.

Те переглянулись, смущенные.

— Мы никогда раньше его не видели, эстлос. Ведь мы бы не забыли.

— Гиакинф, юноша многочисленных достоинств и необычайной красоты, прославился своими добродетелями во всем Лакедемоне. Он пробуждал горячие чувства как у смертных, так и у бессмертных; не устоял пред его очарованием и сам Аполлон. Дружба и любовь между смертным и богом, даже если она истинна, никогда не безопасна для смертного. Случилось так, что Гиакинф и Аполлон хвастались друг перед другом в умении метать диск. Гиакинф метнул его высоко и далеко, однако бог — еще дальше. Юноша, желая быстрее повторить бросок и произвести впечатление на любовника, побежал вслед диску. Тот же отскочил от земли под таким углом, что ударил юношу в висок. Гиакинф пал с разбитой головой. Кровь, брызнувшая из его раны, оросила лепестки растущих в том месте цветов; керос содрогнулся под тяжестью отчаяния бога, и пятна кровавого багреца навсегда вошли в морфу цветов. Взгляни. Именно оттого их так и называют.

— Красиво.

— Возьми. Не сожги его ненароком.

— Спасибо.

— По другой версии легенды, это завидовавший Гиакинфу Зефир внезапным порывом ветра вызвал фатальное изменение направления полета диска. Хм, знаешь ли, зачем я это тебе рассказываю?

— Да уж догадываюсь. Все говорят ему то же самое, Яна громче остальных: ни для одного смертного пока что попытка противостоять Силам не закончилась добром, пусть не совершает самоубийства ради плана Госпожи, и так далее, и так далее. Ты следующий, Кикур?

— Нет-нет, я переживаю о тебе, не о стратегосе Бербелеке, какое мне до него дело. Говоришь, что он любит тебя, что тебя уважает, что ты подружилась с его дочерью. Возможно. Верю, что так оно и есть. Но в конце — в конце они всегда поэтически оплакивают нас, однако именно наша кровь окропляет землю.

— Я — риттер!

— Помню, ты ведь это непрерывно повторяешь, будто боишься позабыть. Но прежде всего ты остаешься Аурелией; когда б ты обладала волей, то сумела бы вырваться из этой Формы и —

— Прочь!

Он отскочил, это пламя обжигало по-настоящему, у него затлели рукава рубахи, еще даже не застегнутой.

— Значит, вот как! Понимаю. — Он окинул взглядом цветущий луг. Отыскал дрожащую завесу переливчатого сверкания, подошел, погрузился в радугу, расплывшись в ней половиной тела. Прищурившись, оглянулся на Аурелию. — Мне не следовало сомневаться, когда ты говорила, что не аристократка. Ты не аристократка. — Тут он сильно чихнул. — Подхватил из-за тебя насморк, — пробормотал он, вытирая нос. — Ты ввергаешь меня в жар. — Криво усмехнулся. — Потом целый день трясусь от холода. — В последний раз оглянулся на луг. — Когда-нибудь здесь будут расти огненные аурелисы, — сказав так, он исчез в радуге.

Аурелия так и не подняла взгляд на Кикура. Она сидела на земле со скрещенными ногами, вертя в пальцах гиацинт. Над раскинувшимся в бесконечность солнечным лугом танцевали бабочки. Одна присела ей на голову, голубые крылышки развернулись на темной коже. Аурелия понюхала сорванный цветок. Те, что росли вокруг, были раздавлены и обожжены, гиппирес еще минуту назад занималась здесь любовью с вавилонским аристократом. Ашамадер немало платил хранителям Флореума, чтобы те не только впускали его в любое время дня и ночи, но, главное, чтобы не обращали внимания как раз на такой вот мелкий вандализм. Аурелия ни мгновения не предполагала, что она — первая, кого он сюда приводил.

Она тихо рассмеялась себе самой — гиацинту — припомнив, с каким пылом Кикур выпытывал ее о подробностях жизни на Луне. Девушка была уверена, что он все изменит и приукрасит, когда станет рассказывать о них, о ней. А рассказывать — будет; она же видела, как, слушая, он предвкушает это грядущее удовольствие, видела эту сытую улыбку, не для нее предназначенную. Он не мог сдерживаться.

Но дело в том, что она также не могла сдерживаться. Могла полететь со стратегосом в Амиду, однако предпочла остаться в разрушенном Пергаме, плавиться в радостном вожделении земного аристократа. Что бы он ни видел в ней, было это нечто совершенно иное, нежели то, что в себе до сих пор видела она. Удовлетворение Аурелии, возможно, не станет настолько благородным, но — не менее насыщенным.

Завязав эгипетскую юбку, Аурелия вышла сквозь радугу на песчаную тропку, вьющуюся между геометрическими бесконечностями света. Коридор, непрерывную спираль тысячи оттенков, она миновала, не повстречав ни одной живой души. Флореум с начала осады оставался закрыт для гостей; впрочем, хранители и раньше не впускали случайных прохожих. Аурелия в задумчивости провела лепестками по лицу. Гиацинт был полевым цветком, растущим на этих лугах. Вчера она провела несколько часов, путешествуя сквозь здешние луга диких цветов, ведомая очередной легендой Кикура — легендой о тайных комнатах кратисты, попасть куда может лишь слепец. В тех комнатах якобы должен был кроме прочего находиться Завет Иезавели и чудесные Драгоценности Света: нематериальные украшения древних мастеров Огня, сверкания которых не в силах вынести ни один смертный.