Яцек Дукай - Иные песни

В спальне стоял эстлос Кикур Ашамадер, полунагой, в одних шальварах. Вытирал нос, смотрел характерно широко раскрытыми глазами на пылающую Аурелию.

— Я хотел, — он запнулся, — хотел извиниться, думал, ты вернешься раньше, заснул, извини, ну не гневайся, Аури.

— Собственно, нам не представилось случая познакомиться, — сказал низким голосом стратегос из-за спины Аурелии. — Эстлос Иероним Бербелек-из-Острога.

Кикур подошел к нему, пожал предплечье.

— Эстлос Кикур Ашамадер, это честь для меня, на самом деле.

Иероним Бербелек покивал.

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Аурелия, ты уверена, что там больше никого нет? Под кроватью, например, а?

Аурелия пала перед стратегосом на колени.

— Кириос. Молю о прощении.

Кикур переводил взгляд с девушки на Бербелека и обратно.

— Лучше будет, — пробормотал Ашамадер, отступая ко дверям в коридор, — если я уже —

Стратегос поднял на него взгляд.

— А можешь мне сказать, красавчик, когда, собственно, ты проснулся? Не при звуке же своего имени, верно?

Кикур протянул руку назад, отворил двери, все еще отступая, согнутый в некоем странном полупоклоне, уже даже не глядя на Бербелека, принялся неразборчиво бормотать:

— Я и вправду ничего не слышал, впрочем, что я в этом понимаю, какое мне до этого дело, зачем бы мне, не слышал, могу поклясться, а Вавилон и так, это ведь глупо, сам подумай, эстлос, какое значение имеет, если…

Стратегос глядел на него с интересом.

Левую руку он положил на голову Аурелии, провел пальцами по искрящейся коже лунницы. Та подняла на него глаза. Стратегос не отводил взгляд от Кикура.

Аурелия поднялась с колен.

— Ну я ведь говорю, ничего не слышал, кровь Мардука, что вы хотите, с ума сошли, Аури, что все это…

Бербелек смотрел, как гиппирес беззвучно идет за отступающим в тень коридора вавилонянином, — мягкая походка голых стоп Аурелии, ее бедра гипнотически, как никогда ранее, покачиваются — и исчезают с его глаз в той тени. Он ничего не увидел и ничего не услышал — только через миг в его лицо дохнуло короткое дыхание сернистого жара, как если бы там, во тьме, открылись на миг ворота в ад.

Москва, черный рассвет. Одни среди врагов, антос Чернокнижника на горле. С неба должен упасть Хоррор, но — еще не теперь, еще не под этим солнцем; а может, и никогда. У Аурелии, ко всему прочему, разлетелась правая вихревица, отрезав при этом два пальца. Она уже слишком долго живет на Земле, это не ее сфера, не ее первоэлемент, не стоило на столько месяцев покидать родной край…

Но! но! (И при одной этой мысли пирос жжет вены.) Но сегодня они убьют кратистоса!

Если убьют. Почесывая шрамы на пальцах, Аурелия глядела на встающие к поднебесью башни княжеского кремля, белые шапки снега контрастировали с заскорузлой жирной сажей на штукатурке стен.

— А если это займет несколько дней? — спросила она. — Я не брала с собой колеблец, ты сказал, эстлос: без багажа. Аматорская настройка уже не поможет, нужен бы как минимум демиургос ураниоса. А теперь я даже не могу это толком снять. Точно в следующий раз оторвет мне голову.

— Я ведь предлагал тебе остаться с Яной и Хоррором.

— Тогда бы ты тем более уверовал, что Госпожа назначила тебя для казни.

— Ничего такого я не говорил.

— Конечно. Прости. Кириос.

Сарказм был позволен.

Аурелия отвернулась от окна, от панорамы зимнего города, и взглянула на стратегоса, что сидел, сгорбившись, на деревянном сундуке у открытого люка над лестницей. Ему приходилось сидеть: встав, он не мог выпрямиться, потолок чердака был слишком низким. Аурелия тоже двигалась здесь крайне осторожно — случайно зацепив эфирным доспехом о деревянную конструкцию, она могла вызвать катастрофические последствия; следовало жестко контролировать эмоции и рефлексы, те сразу же отражались на скорости и виде морфочувствительного доспеха.

Стратегос взял с собой еще лишь двоих хоррорных, да и тем позволил захватить лишь короткие кераунеты, так называемые гердонки, выпускавшиеся на заокеаносовых заводах Густава — обладающие тремя, четырьмя или пятью стволами. Впрочем, даже это оружие оставляли здесь, на чердаке, когда эстлос посылал их в город установить контакты с тем или другим человеком. Иероним выбрал их, поскольку они владели московским.

— Если бы ты ей верил, — настаивала Аурелия, — тебя бы здесь вообще не было. Это неразумно, так вот подставляться. Три дня в тени кремля, в сердце антоса Рога. Напрашиваешься на проблемы, эстлос.

— Мне нужно лично встретиться с этим Бабушкиным.

— Ага, ибо — взглянешь на него и сразу отличишь правду от лжи.

Сарказм был позволен, она заслужила право на издевку и сарказм в ту ночь, в тот душный пергамский предрассветный час, полгода назад. Впрочем, это не значило, что она могла выказывать стратегосу недостаток уважения, особенно в присутствии третьих лиц.

— Взгляну и узнаю человека. Успокойся же наконец. Кажется, кто-то идет.

Он еще сильнее склонился над отверстием в полу.

Аурелия очень медленно перешла на другую сторону лаза, за поднятый люк, кивнула хоррорным, чтобы заняли позиции. Присев в темных углах под низким потолком у кривой стены, те оттянули молоточки тяжелых гердонок, положили пальцы на изящно выкованные спусковые крючки. Они тоже двигались как погруженные в мед или в замерзающую грязь: пол чердака громко трещал при каждом шаге, старые доски скрипели под ногами, а жильцы с верхнего этажа, семья Бардённых, обладали слишком тонким слухом. В доме — три этажа, и теоретически все они принадлежали эстлосу Бербелеку, как часть приданого его первой жены. Однако вот уже много лет дом находился под управлением московской юридической канцелярии, а последнее, чего стратегос нынче бы желал, было объявиться в качестве владельца и выступить под настоящим именем. И все же у господина Бербелека оставались ключи, он прекрасно знал окрестности, помнил, как пробраться на чердак по крышам соседних домов, а также знал, что главная лестница дома выходит на улицу, что сюда можно спокойно входить и выходить; не знал он одного: сколь громко трещат доски пола на чердаке.

Точно так же трещали и ступени лестницы под ногами Гаруши Бабушкина из Бабушкиных Книйпорожских. Лысый дворцовый писец просунул голову в квадратную дыру в полу — и заглянул в темные дыры семи стволов. Что хуже, заглянул в глаза склонившегося к нему стратегоса Бербелека и в естественном порыве дернулся назад — а поскольку стоял на крутой, почти отвесной лестнице, то рухнул с нее на голову, на затылок, сломав две ступени и наверняка — не одну кость, рухнул с громом и грохотом. Не кричал — нужно отдать ему должное.

Аурелия, которая не успела своей безэфирной правой рукой поймать писца за ворот, теперь прыгнула за ним следом и затащила его назад на чердак. Хоррорные опустили и закрыли на засов люк. А затем все замерли, прислушиваясь.