Яцек Дукай - Иные песни

Господин Бербелек откинул капюшон, открывая лицо. Хлопнул риктой по бедру. Шаман завыл, укусил ладонь и ткнул окровавленными пальцами в сторону господина Бербелека. Н’Те оскалился еще шире. Указал на землю между собой и господином Бербелеком. Они присели на пятки, Попугай сбоку. Начались переговоры.

Господин Бербелек потребовал сто восемьдесят воинов: носильщиков, погонщиков зверей, следопытов и охотников — для работы по лагерю и для битвы, если возникнет необходимость; от трех до пяти месяцев. Н’Те потребовал по одной золотой драхме для каждого воина за каждый месяц. Бюджет джурджи такое позволял, но первое предложение, понятно, никогда не следует принимать. Через четверть часа торговли даже Попугай сделался лишним, господин Бербелек и негр объяснялись, поднимая вверх выпрямленные пальцы, рисуя на земле черточки и тряся головами. В конце договорились на полторы драхмы на трех мужчин. Сплюнули и растоптали слюну.

Господин Бербелек поднялся, распрямил спину. Он остался в одиночестве, даже Шулима отошла. Попугай оговаривал с Н’Те подробности.

— Кто их поведет? — спросил Иероним. — Хочу, чтобы был тот, кто непосредственно отвечает за воинов.

— Он.

— Кто?

Попугай указал на Н’Те. Тот, Который Отгрызает, кивнул, будто поняв его слова. Значение имело лишь то, что он все еще не поднимался, все еще сидел на пятках, смотрел вверх. Господин Бербелек поднял рикту. Негр хлопнул в ладоши, раз и второй. Мне приходилось принимать и более сомнительные присяги, подумал Иероним. И отвернулся к городу.

Алитэ и Клавдия давно потеряли интерес к переговорам. Они перешли на другую сторону Тракта, играли рукатами, тщетно пытаясь высечь из бича эффектный щелчок. За этим приглядывали, время от времени взрываясь смехом, Антон и два дулоса Верониев — пока Клавдия случайно не хлестнула одного из них. Затем, гоняясь друг за другом с криками и смехом, девушки потеряли шляпки, измазали юбки. Над ними, фоном, поднимался на юго-восточных склонах Седла Эбы золотой город, распускающаяся в вечернем полумраке Ам-Шаза, все еще купающаяся в лучах солнца, что пряталось за горами Тибести — террасы над террасами, на них — тесно, безо всякого плана, хаотично: двухэтажные квадратные здания, со стенами и крышами, ослеплявшими в эту пору золотым блеском. На вершине зиккурата святыни Ньяд зажегся огонь, жрец как раз съел сердце нынешней жертвы. В окнах сотен домов загорались огни. Дети-пастухи гнали скот от водопоя в загоны и обратно. Нагие и полунагие негрийки самых разных морф возвращались от верхних источников, разнося по городу кувшины и тыквы с водой, их голоса плыли по течению реки, невнятное щебетание полудюжины диалектов. Алитэ пробежала мимо Иеронима за хохочущим Антоном, размахивая рукатой; игра все еще продолжалась. Даже заржей будто бы стало поменьше. Солнце спряталось за кривую линию гор, и тень медленно проливалась на Ам-Шазу, будто холодная кровь из разорванной артерии богини Дня. Меланхолическое предчувствие стиснуло сердце господина Бербелека: сцена слишком прекрасна, слишком спокойна, слишком много здесь беспечных и теплых цветов. Именно такие моменты позже мы вспоминаем, жалея, что они утрачены бесповоротно.

На всякую большую охоту благоразумно брать с собой медика, тем более на джурджу, и Ихмет еще в Александрии нанял одного из самых опытных, старого аксумейца негрской морфы, демиургоса тела Мбулу Когтя. Мбуле якобы было за сто, но выглядел он куда как бойким старичком, и одно это свидетельствовало о силе его Формы. Необъяснимым образом он уже в первый день сдружился с девушками. Во время полета на свинье развлекал их, вскрывая себе пуриническим ножом руку, ногу, стопу и объясняя внутреннее устройство человека; они кривились в отвращении и притворно отворачивали лица, но все же смотрели, увлеченные, и даже — после — хихикали, когда старик быстро заращивал раны. Говорил он на плебейском греческом. Среди участников джурджи был единственным мужчиной ниже господина Бербелека ростом.

И именно Коготь — не Зайдар, не Попугай, не Шулима и не Ливий, а именно старый медик — принес информацию, позволившую выбрать путь.

— Марабратта, здесь. — Он клюнул кривым пальцем черно-белую карту. — Потом пятьсот стадиев вдоль Сухой и на юг. За границей Сколиодои, конечно, но видно с вершин деревьев. Он клянется, что это город.

— Город в Кривых Землях?

— Да.

— Построенный — кем?

Мбула приложил ладонь ко лбу: в низших кругах такое соответствовало пожатию плечами.

— В Сколиодои живут люди? — удивился эстлос Ап Рек.

— По определению, если живут там, то — не люди, — пробормотал Гауэр Шебрек.

Зайдар склонился над картой.

— Марабратта… Катамуш… Абу-Ти… Знаешь эти земли?

— Зна-аю. Н-но за Марабраттой никогда не бывал.

— А кто бывал?

— Н-не знаю. Ни-никто.

— Ну а этот твой вольноотпущенник? — Нимрод обратился к медику. — Он-то как там оказался? Пойдет с нами проводником? Золото на руки и все такое. А?

— Нет. Ни за что. Полгода потел песком и сплевывал грязью, едва-едва вернул себе форму, все еще срет камнями, и из него сыплется ржавчина.

— Бесполезны свидетельства глаз и ушей человека с душой варвара, — пробормотал господин Бербелек. Оглядел веранду госпициума. — Все? Вот и славно. Третий день в Ам-Шазе, теряем время. Каково решение? Марабратта? Да? Ну так и все. Ихмет, Марабратта. Попугай, беги к Н’Те: завтра на рассвете за водопоем. Упаковаться, оплатить, лечь пораньше. Да, эстле?

Юстина Верония зажгла махорник от дрожащего пламени свечи.

— Хотела бы узнать, — сказала она, выпустив изо рта темный дым, — кто и когда сделал тебя стратегосом этой джурджи, эстлос.

Господин Бербелек подошел к ней, вынул из ее пальцев махорник, затянулся. Марк Вероний сидел по другую сторону от жены, Иероним глядел ему в глаза, когда стряхивал пепел на глиняный пол веранды.

— Ты, эстле, — ответил он, не отводя взгляда от старшего мужчины. — Прямо сейчас.

— Что опять… — возмутилась Юстина, вскакивая.

Господин Бербелек удержал ее, положив руку на плечо. Снова села. Он склонился над ней; эстлос Марк теперь был с ним глаза в глаза, за эстле Юстиной.

— Хочешь ли, чтобы я вас вел? — спросил тихо.

Она пыталась найти поддержку у остальных, но не смогла даже отвести взгляд, лицо господина Бербелека находилось слишком близко. Не было в нем угрозы, не было издевки, он не усмехался, смотрел на Верониев спокойно, почти дружески. Женщина не могла сказать «нет».

Кивнула.

Он отдал ей махорник.

Когда возвращался к столу с картами, заметил Авеля. Сын стоял в дверях, что вели на веранду, скрытый в тени. Подсматривает за мной, подумалось Иерониму. Это хорошо или плохо? Ведь Авель именно этого и хотел: унаследовать морфу. И действительно ли эта зависимость не действует в обе стороны? Ведь зачем бы мне эта чисто театральная власть? Я же не хочу вести джурджу. Но я знал, льстил себя надеждой, что он станет смотреть… А это именно так и прорастает, кормит само себя, проклевывается незаметно из банальнейших вещей: движение тела, быстрое слово, мгновенная реакция, рикта вверх, приказ из моих уст, и вот уже они смотрят на меня, ждут следующего приказа, и вот уже ведут себя как велит морфа ситуации, Попугай, тот шорник, а если они — то и Н’Те, а если он — то и эстле Юстина, а если она — то — то — то — такова твоя жизнь, стратегос Иероним Бербелек.