Яцек Дукай - Иные песни

— Мы делаем не то, что хотим, — но лишь то, что сообразно нашей природе, — пробормотал он по-вистульски.

— Что? — Зайдар поднял взгляд от карты.

— Ничего, ничего. Ты посчитал, сколько дней?

Позже, когда над Ам-Шазой взошел розовый полумесяц, а на веранде остались лишь господин Бербелек, Тобиас Ливий и Мбула Коготь, втроем курящие в глиняных трубках местную разновидность гердонского зелья и попивающие так называемое «горькое золото», алкоголь, перегнанный из золотых садарских трав, да весьма скверное пиво тедж, — снова появился Авель. Иероним без слов подал ему кубок. Авель сел под стену, сохраняя дистанцию. Эстлос Ливий развлекал господина Бербелека историями, услышанными от римского посла: о все большем числе джурдж, проходящих сквозь Королевства (только что одна отправилась из Ам-Шазы на юг); об ужасных трофеях, привозимых охотниками из Кривых Земель — тех, что здесь, вне антосов цивилизованных кратистосов, сохраняют многое из своей истинной, невозможной Формы; о непереводимых рассказах диких пришлецов из первого круга, которые заражают паникой целые племена; о софистесах из Эгипта, Вавилона, Сидона, Трита, Аксума, даже из Гердона и Земель Отвернутых, что стекаются сюда исследовать Форму Сколиодои; об атмосферных феноменах, что время от времени вырываются из Кривых Земель и вторгаются в южные окраины Королевств: облака огня в небе, молнии, бредущие пустыней на тысячепусовых лапах, дожди, от которых все живое расседается, как взошедшая квашня… Господин Бербелек выпытывал Мбулу о городе Сколиодои. Вольноотпущенник, похоже, был не слишком-то словоохотлив, Коготь мог повторить лишь несколько фраз о «черных пирамидах» и «каменных деревьях сияния». Наконец, Ливий уснул, уронив голову на стол, сраженный «горьким золотом». Медик отбуксировал его в кровать.

Авель задержал отца еще ненадолго.

— Позволил бы ты мне хоть раз…

— Что?

— Я хотел бы сам повести одну охоту. Проверить, в силах ли я…

Господин Бербелек покачал головой.

— Но почему? — возмутился Авель.

— Не так, не так, — вздохнул Иероним. — Будь ты в силах — не спрашивал бы позволения.

— А! Глупые афоризмы! Зачем бы мне с тобой ссориться и спорить перед людьми, если я могу попросту спросить?

— Но позволь я ее повести, — господин Бербелек выцедил это «позволь», как несъедобную требуху, — и тогда — на самом деле — поведешь ее ты или я? — Он хлопнул сына по плечу, усмехнулся криво. — Подглядываешь? Подглядывай. Спрашивал ли позволения я? И полагаешь, эстле Верония и вправду смогла бы мне что-то запретить?

Первая ксевра господина Бербелека звалась Избавлением (фиолетовое пламя по бокам, шея в спиралях сочной зелени), ксевра вторая, заводная — Сытостью (красные зигзаги, белая грудь). Все животные помечены пироморфингом на варваризованном греческом. Избавление была прекрасно сложена, слушалась легчайших движений бедер, постоянно оглядывалась, уголком глаза контролируя поведение наездника. Торговец в Ам-Шазе божился, что охотники смогут даже стрелять с седла. Нимрод Зайдар проверил это, как только они покинули город, отъехав на приличное расстояние от каравана, чтобы кераунетный гром не вызвал панику у людей и зверей.

В караван входили восемь фургонов, запряженных четверками ховолов, а еще три дюжины хумиев, на них придется переложить более тяжелую поклажу, когда джурджа доберется до мест, для фургонов непроходимых. В конце же, в Кривых Землях, нести груз придется носильщикам Н’Зуи. Зайдар, Попугай и Н’Те так проложили путь, чтобы обойти джунгли и пустыни. До самой Марабратты дорога пролегала саванной, баобабовыми лесами Садары, по краю скалистой хамады. Направление на запад, на юго-запад.

Первый день был днем установления ритуалов. Сто восемьдесят негров стояли под Ам-Шазой, каждый с кожаным узелком за спиной, треугольным щитом из ликотовой коры и буйволовой кожи и тремя куррои, кривыми дротиками-копьями из костей хумиев, слегка походящими на гарпуны. Связанные вместе, зазубринами наружу, они делались рвущей плоть дубинкой, курротэ; метаемые отдельно, пронзали насквозь газель. Господин Бербелек не сумел сдержать ироническую улыбку. Ибо это было войско, его войско — начало и конец любого стратегоса. Негры ждали, усевшись на пятки, в полутьме рассветного часа, красная грива Солнца едва-едва выглядывала из-за горизонта. Н’Те поднялся, указал на Иеронима своими куррои и крикнул. Господин Бербелек подъехал ближе, стянул с головы капюшон кируфы. Попугай вместе с остальными остался позади, за возами и животными; но теперь дело было не в значении слов, значение было неважно. Иероним подъезжал с востока, чтобы Солнце было за спиной. Поднявшись в стременах, указал риктой на Н’Зуи и вперед, на запад.

— Выступаем! — Все поднялись, не ожидая подтверждения приказа из уст Н’Те.

Конечно, это было лишь начало. В полдень, когда остановились на «час воды», один из воинов, ведших хумиев от водопоя, оступился и толкнул разговаривающего с Зайдаром господина Бербелека. Это было настолько очевидным, что Иероним и Ихмет успели еще весело переглянуться, прежде чем господин Бербелек повернулся и хлестнул негра риктой по спине. Воин с криком прыгнул на Иеронима — хотел прыгнуть, но господин Бербелек не остановился, уже стоял лицом к лицу с Н’Зуи — который был выше его на пус, — и тот, вместо того чтобы ударить, отпрянул на шаг, другой, третий, господин Бербелек ступал за ним, с каменным лицом и с риктой, указующей на землю.

— Пес! — шипел он (а негр, конечно, не понимал ни слова). — Служить! — После пятого шага он начал лупить воина по груди, по лицу, по хребту, когда тот сгорбился, склонился, пал, наконец, на колени, господин Бербелек хлестнул его по спине, поставил обутую в югры стопу на шею негра и нажал, вдавливая его голову в землю. Когда наконец отступил, Н’Зуи, не тратя времени, чтобы перевести дыхание, завел хриплую песнь-литанию и начал бить перед Иеронимом поклоны. Господин Бербелек отошел, не оглянувшись.

Той же ночью впервые разбили лагерь. Господин Бербелек решил сразу привить порядок действий на случай угрозы, назначив десятую часть воинов в караул и разбив шатры в кругу фургонов. На самом деле наибольшей угрозой станут разве что ночные хищники, жаждущие свежего мяса ховола, хумия или ксевры, но Иероним уже слишком увлеченно отыгрывал стратегоса Бербелека, Форма или правдива, или нет, не существует полу-Формы, «будто бы Формы» — а слышал ли кто о стратегосе-оптимисте? Легче встретить трусливого ареса.

На второй день, когда отъехали за окружающие Ам-Шазу селения, пастбища и возделанные поля, нимрод начал учить неопытных охотников пользоваться кераунетами. Утром отъезжали от каравана на несколько стадиев; там стреляли в стволы и валуны. В незнании пиросового оружия, кроме Алитэ, Авеля, Клавдии и эстлоса Ап Река, признался также Гауэр Шебрек (Ихмет утверждал, что вавилонянин, казалось, и вправду не мог совладать с кераунетом).