Яцек Дукай - Иные песни

Слева салон и кабина судовладельца, справа — каюты люкс. Корабль слегка качнулся под ногами, тело само уловило баланс. Через розеточный иллюминатор вливались горизонтальные лучи восходящего Солнца; она не щурилась: ее не слепило ничто и никогда. Без стука открыла дверь слева.

— …на влияния Третьего Пергама, если Марий Селевкидит-Без-Короны встанет под стенами Амиды. Там сходятся антосы Чернокнижника и Семипалого. Когда завершишь победой кампанию в Европе, тебя примут с распростертыми объятиями, эстлос, уж это-то я могу сказать с уверенностью.

— От чьего имени?

— Я всегда говорю от его имени. Разве что предупрежу, что это не так.

Все рассмеялись.

Аурелия вошла и тихо прикрыла за собой дверь. Несколько голов повернулось в ее сторону, но прибытие смуглокожей девушки никто не прокомментировал.

Обширную каюту наполнял невидимый дым от харказовой курительницы, гипиррес сморщила нос. Подошла к открытому винному шкафчику (босые ноги бесшумно ступали по мехам Норда и персидским коврам), налила себе чару мидасского.

Когда она повернулась, стратегос Бербелек стоял над разложенной на столе картой и водил пальцем по морям, горам и городам. Аурелия подошла. Он решил, что вино — для него, и взял кубок у нее из руки. Она кивнула.

Бербелек выпил, поставил чару за Уралом и вопросительно глянул на Якуба ибн Зазу, крысу кратистоса Эфрема-от-Песков. Крысы сидели в кожаных креслах, расставленных неправильным полукругом у овального стола. Было их шестеро — уши, глаза и голоса Сил, с которыми эстлос Бербелек заключил союз того или иного рода.

Якуб ибн Заза, эйдолос Эфрема-от-Песков, корона коего на севере соприкасается с коронами Семипалого и Навуходоносора и кто кладет свою морфу на весь Джазират аль-Араб, до самого Восточного океаноса.

Эстле Анна Ормицкая, эйдолос Святовида, Господина Лесов и Лугов, оттесненного за Вистулу армией Москвы, зажатого нынче меж землями готов, кельтов, нордлингов и гуннов и антосом Чернокнижника.

Риттер Олаф Запятнанный, эйдолос Тора, корона коего протянулась от Балтики до Северных Льдов и в чьей морфе рождается как горячее безумие, так и холодная красота.

Лапидес, ангел железа и бронзы, эйдолос Юлия Кадеция, Короля Бурь, базилея Оронеи.

Эстле Рабития Швейг, эйдолос Руперта Молодого, Протектора Готов, границы ауры которого совпадают с границами Готланда, от Тора до Лео Виаля, а теперь еще и до Эрика Гельвеция.

Муссия, эйдолос Мавзалемы, слабейшего из Тройни Инда, кто осел на севере дальше остальных, Спящего Любовника, в морфе кого всяк находит любовь своей жизни, с короной, что отирается о короны Эфрема, Семипалого и Чернокнижника; триста лет назад Чернокнижник похитил, морфировал и распял дочку Мавзалемы, с каковой поры длится война между князьями Инда и уральскими ордами.

Якуб ибн Заза лишь пожал плечами в ответ на взгляд Бербелека.

Стратегос приподнял бровь.

— Селевкидиты сидят у нас на шее вот уже сто лет, — вздохнул крыса Эфрема. — Но официально — хранит их вовсе не корона Дедушки Пустыни. Попросту: они отправились в Паломничество к Камню и не вернулись. Пребывают в антосе Аль-Кабы. Может, эстлос, тебе стоит вызвать посла Камня, хе-хе-хе.

Аурелия взглянула на карту. Это была керографическая карта: цвета, линии и описания на ней изображали распределение мирового кероса, отражали нынешнее равновесие сил кратистосов, показывали очаги их антосов, векторы ослабления напряженности морфы и границы аур. Карта охватывала Европу, Северную Африку и большую часть Азии. Посредине разливалось фиолетовое пятно антоса Чернокнижника, черными пентаграммами обозначались три уральские твердыни, Москва и Аральский Развнеград. Сибирские пути племен под морфой Дедушки Мороза заканчивались и начинались где-то за восточным краем карты. Чару Бербелек поставил в самое сердце фиолета.

— У Селевкидитов нет армии, — сказал стратегос. — Марий не просто Без-Короны, но и Без-Меча.

Аурелия вспомнила выжженные солнцем в желтую кость стены вековечных цитаделей, грубые строения, вырастающие среди горячих песков, и худых стражников средь зубцов, на крышах, башнях, закутанных в черные бурнусы, только глаза сверкали меж складок. Из-за спин торчали выщербленные кераунеты с абсурдно длинными стволами, покрытые выжженными строфами из Корана на пахлави. Полудикари глядели на нее с презрением — пока их покрытые песком одежды не истаяли в пламени. Песок, песок, песок, в воздухе, в воде, на коже, страшные песчаные смерчи, приходящие из самого сердца пустыни. Некоторые — всего лишь слепые проявления аэра и ге, а некоторые — охваченные Формой жизни, истинные джинны, более грозные, чем самые опасные лунные анайресы. Тогда все прячутся внутри безоконных зданий со стенами толщиной в два пуса и пережидают воющих геозоонов — день, ночь, день. Такова жизнь людей пустыни. Но не тех кочевых племен, признающих лишь морфу Камня, развеянных по пустошам песка и солнца. Это они контрабандой доставили Бербелека и его людей в Вавилон и назад, молчаливые наездники верблюдов и хумиев, никогда не открывающие лиц, с Формой твердой, как скала, отшлифованная яростнейшими из хамсинов. Она слыхала, что эти люди знают язык джиннов, что говорят с пустыней, с летящим песком, что женщины их выходят в безлунные ночи на хамад, возлегают под звездами с воющими джиннами, так зачинают иганази, Даймонов Хамсина, в чьих венах черным песком течет Земля, как в венах гиппирои горит Огонь. Эстлос Бербелек вышел в одну из ночей на взгорье к руинам Аль-Раззи, чтобы встретиться и заключить договор с Марием Селевкидитом. Она пошла за ним скрытно, охраняя его даже противу его воли, как приказывала Госпожа. И увидела монарха в изгнании в его истинной морфе, в песчаных одеждах, восстающего из щебня и праха, аристократа иганази — вот как Мария Селевкидита выжила в своем одиноком бегстве через хамаду, и вот от чьего семени породила потомка древнего народа. Той ночью эстлос Бербелек заключил с ним договор чести — слово, пожатие руки и смешанная кровь, — содержания которого она не знала. И сколько таких договоров она уже видела — возможно, он заключал их от имени Госпожи (в чем она сомневалась), но в любом случае — заключал он, и именно ему присягали, его Форме верили.

Налила себе еще чару мидасского.

— Мы не откроем там, в Пергаме, второй фронт, — продолжал стратегос, — пока Семипалый с Иоанном Чернобородым не провозгласят нейтралитет. Даже первого фронта на самом деле пока не существует, все движется от стычки к стычке, мы топчемся на несколько сотен стадиев туда и обратно, насколько мне позволяет местный королишка.

Эстле Анна с треском сложила веер.

— Ты ведь прекрасно знаешь, эстлос, все происходит вовсе не так, что кратистос вызывает к себе короля и говорит ему: «А теперь ты будешь слушаться Иеронима Бербелека». Со временем все они разделят его убеждения, победит Форма новой отваги, противления Чернокнижнику и надежды на триумф; но этому нужно еще созреть, и в случае с аристократией такое зреет дольше всего. Конечно, чем больше побед ты им принесешь и чем большую надежду подаришь, тем быстрее это случится. Но нынче тебе должно бы начать переговоры и с самими королями.