Софья Ролдугина - Пряный кофе

Лиам, который редко видел меня вне кофейни или дома, смотрел со всё возрастающим недоумением, пока Паола тихонько не уколола его в бок затуплённой булавкой. Впрочем, я могла понять мальчика: в приюте он видел только две манеры разговора, грубовато-обыденную и простовато-вежливую, для высоких гостей. Умению располагать к себе людей иначе, чем смирением, праведностью и трудолюбием, сирот не обучали. Леди Милдред же подсказала мне этот простой секрет ещё много лет назад: перенимай понемножку манеру речи и жесты у собеседника, и он почувствует к тебе симпатию. Каждый в глубине души любит своё отражение – почему бы и не притвориться им? Главное только почувствовать меру, иначе отражение станет дурной пародией, а вот пародии не любит никто.

На леди Уотермилл, впрочем, моих скромных способностей к обаянию вполне хватило.

– Конечно-конечно, – расцвела она улыбкой. – Под театр мы приспособили большой каминный зал. Этот дом слишком велик для скромной и благочестивой семьи. Балов и танцевальных вечеров мы с супругом не любим, поэтому идея с театром была воистину счастливой. Пройдёмте же.

Длинной вереницей мы направились в путь по коридорам: впереди шли мы с леди Уотермилл, следом – мисс Лэнг с юными леди, затем Лиам и Паола, а замыкал процессию Эллис, вышагивающий важно, как председатель учёного совета на церемонии чествования академиков. Когда мы проходили мимо приоткрытой двери в тёмное помещение с задёрнутыми шторами, я заметила, как детектив вытащил что-то у себя из кармана и бросил через порог какой-то мешочек или кулёк. К счастью, больше никто на это внимания не обратил, кроме, возможно, Паолы, но она хранила безупречное спокойствие и отстранённость. Мною же овладело предчувствие неприятностей; впрочем, что бы ни было в том загадочном мешочке, пока оно себя никак не проявило, и до «театра» мы добрались без происшествий.

Любимое детище леди Уотермилл воистину поражало воображение.

Хоть размеры её особняка были куда скромнее, чем моего, театральный зал превосходил самое большое помещение на Спэрроу-плейс. Примерно пятая часть была выделена под подмостки – грандиозное сооружение в человеческий рост, сколоченное, кажется, из лучших сортов дерева, а спереди ещё и обитое бархатом. Над сценой нависали три ряда занавесей из плотной матовой ткани – ближайшая, кажется, тёмно-красная, а остальные разглядеть толком в полумраке не получалось. У задней стенки громоздился реквизит вперемешку с декорациями: «деревья» и «кусты» из досок в полотняных чехлах, «морские волны» из дешёвого голубого ситца, натянутого между стойками, «валуны», скипетр в мишуре, трон и какая-то варварская корона-шлем с двумя козлиными рогами.

А прямо посреди сцены восседала кошка – огромная, точно корова, пошитая на манер гигантского чехла из овечьих шкур и неумело раскрашенная под леопарда. Внутри неё кто-то копошился – судя по силуэтам, два человека ростом повыше среднего. У кошки были непропорционально большие уши с розовыми кистями на кончиках и устрашающие алые глаза из стеклянных полусфер.

– Это вазы, – с гордостью пояснила леди Уотермилл, заметив мой изумлённый взгляд. – Я сама придумала. По пьесе кошка представляется герою исчадием преисподней, но сначала на репетициях над ней почему-то все смеялись.

– Суньте ещё в эти вазы по горящей свече, – невинно посоветовал Эллис.

– Смеяться не будут? – обеспокоенно поинтересовалась леди Уотермилл.

– Нет, что вы, – с полной серьёзностью ответил он. – Разве что люди, склонные к нервическим припадкам. У вас ведь таких нет?

– Разумеется, нет, – прозвучал исполненный достоинства ответ.

Я представила эту громадину со светящимися красными глазами и мне сделалось самую малость дурно.

Эллис, поймав взгляд Паолы, быстро прикоснулся к виску пальцем, а затем постучал по запястью. Выглядело это естественно и непринуждённо, если не следить нарочно – и не обратишь внимания. Паола так же равнодушно отвернулась, но уже через полминуты завела тихую беседу с мисс Лэнг.

«Заговор», – мысленно подвела я итог и стала готовиться к худшему.

В тот самый момент занавесь на сцене всколыхнулась, и из-за неё вышла женщина с большой тетрадью в руках.

– А вот и мисс Барнелл, о которой я вам говорила, – расцвела улыбкой леди Уотермилл и засеменила к сцене.

Эллис замер, вытянувшись в струну, как нетерпеливая гончая.

Мисс Барнелл оказалась холодной красавицей средних лет. Она была маленькой, тонкой и белой, как одна из дорогих фарфоровых статуэток, в изобилии украшавших ныне витрины и каминные полки. Светлые волосы её были уложены анцианской раковиной, а нитка крупного жемчуга на шее безупречно гармонировала с голубовато-розовым оттенком платья.

О, да, мисс Барнелл как нельзя лучше вписалась в обстановку этого пастельно-кружевного особняка.

Когда нас представляли друг другу, на меня она посмотрела тем самым восхищённо-польщённым взглядом, на дне которого таился жёсткий расчёт: «Что я получу от знакомства? Где слабые места этой девочки? Куда я могу привязать нитки, чтоб потом за них дёргать?» Таких взглядов вдоволь было в первые дни, после смерти леди Милдред, когда светские пауки размышляли, сумеют ли они опутать своими сетями юную и наивную графиню.

У меня ни на мгновение не возникло сомнение в том, кто на самом деле правит в особняке Уотермиллов.

Когда же прозвучало имя и род занятий Эллиса, мисс Барнелл по-настоящему испугалась – и так сильно, что даже позволила этому страху отразиться на лице.

А Эллис с головой окунулся в светскую болтовню, пуская в ход всё своё невероятное обаяние.

– Мисс Барнелл! Какая удача! Польщён, очень польщён. Неужели та самая мисс Барнелл, которая блистала в Уиллоу? Та самая, что основала Общество Опеки Детской Нравственности? – Тут она снова вздрогнула. – Не томите, ответьте, прошу вас. Мои уши меня не обманули?

Ошеломлённая, мисс Барнелл начала отвечать, то и дело сбиваясь:

– Право, вы слишком хорошего мнения обо мне, и мне…

Проходя мимо меня, Эллис шепнул – так тихо, что я, скорее, угадала смысл по движению губ, чем расслышала:

– Через две минуты помогите мне, – и, поравнявшись с леди Уотермилл, продолжил нести вдохновенную чушь о театральном мире, премилых детишках, милосердии и «таланте – даре небес». Я же терялась в догадках о том, что же он имел в виду, когда просил о помощи – ровно до того момента, как в глубине дома послышался женский визг.

Леди Уотермилл разом побледнела; она бросила взгляд на дочерей, которые вместе с обеими гувернантками и Лиамом стояли у сцены и взахлёб объясняли что-то; затем – на меня, и снова на дочерей.

– Ступайте и проверьте, что случилось, – шагнула я к ней решительно и взяла её за руку – небольшое нарушение этикета и лёгкий способ надавить и войти в доверие. – Долг матери выше, чем долг хозяйки дома перед гостями, – прошептала я и с тревогой оглянулась на Лиама. Крики вдалеке повторились. – Дети не должны ничего заподозрить, они могут испугаться. Ступайте, леди Уотермилл, и да пребудут с вами Небеса!