Олег Мизгулин - Морок

Фигура незнакомца была знакома. Плечи — с них пришло узнавание. Плечи были округло мясисты и огромны, как всегда когда волчонок глядел ему в спину. Говорят, он легко подбрасывал вверх двухпудовые гири. Голова сам не видел, но знал: здоровья в этом гаде не меряно… Человек сидел на табурете, спиной к нему и глядел в окно. В открытое ставнями окно (когда открыл? вот только всё было закрыто…). Лица его Олег не видел, да и сам тот не спешил поворачиваться, но эти плечи… Его энергетика… Олег сжался, как бывало в детстве и набычил грудь. Его заколотило мелкой дрожью, наполняя страхом и ненавистью.

— Что же ты не проходишь, волчонок? Проходи. Располагайся.

Голос. Сипловатый низкий голос с астматическим придыхом он, Олег, узнал бы из тысячи. Физрук по-прежнему смотрел в окно и не спешил развернуться к Олегу.

— Проходи, проходи…

— Что ты… Как вы здесь… — Олег был обескуражен встречей. Доведись ему нарваться на гремучую змею, он испугался бы меньше.

Физрук, наконец, удостоил его взглядом. Пренебрежительно равнодушным.

— Ты не рад? — Его глаза улыбнулись. — Кстати… Давай, и ты на «ты»! Без церемоний.

Да, это был без сомнения он. Воспитатель жёсткой физической культуры. Теоретик радикальных мер и практик «шлангового» воспитания. Виталий Олендров. Виолент — сокращённо за глаза. Олегов злыдень и палач из детства. Как и всегда, он сидел в спортивном поношенном костюме, и казалось, сейчас полезет в боковой карман за свистком. Чтобы принимать зачёты на стометровку.

— Чему ты удивился, Головной? Разве ЗДЕСЬ не всё возможно? — Вытянув нараспев «ес-сь», он особо выделил это слово. В физическом плане Виолент остался всё тем же: не поседел, не полысел, лишь глаза… Они были у него более умные, что ли? Или хитрые… Олег не мог понять. Виолент по жизни был приземлено туп и энергичен. А здесь сидел его двойник, пожалуй…

— Я въехал… Ты есть моя страшилка…

— Ухум-м-м — Промычал Виолент удовлетворенно, словно был доволен спортивными результатами Головного. — И не единственная, кстати.

Глаза. Глаза Виолента лучились лукавством, хитростью… Каким-то непонятным глубинным знанием.

— Ты же пришёл в этот мир разобраться в своих страхах? Разгрести этот муравейник.

— Я пришёл освободиться от них, Виолент. — Олег намеряно произнёс его прозвище. Громко. Отчётливо. С долей вызова. Трепет миновал и сейчас расправлял крылья огонёк борьбы.

Физрук снова кивнул, пропустив мимо ушей неуважительное обращение.

— Верно. И я помогу тебе в этом.

Олег с ужасом понял, что говорящий с ним не открывает рта. Вся его речь выливается из глаз. Из каких-то необъяснимых рудников сознания. Но Олег понимает каждое его слово. Интересно, а сам он также говорит?

— Начнём по порядку. Хотя бы с того, что никакой я не Виолент — гроза детдомовских пацанов, сам гляжу, понял… На эмоциональном под уровне ты сам выбрал этот образ. А я лишь помог голографически его проецировать (я? кто я?). Мне не трудно сменить тебе собеседника, но вероятно не стоит. В противостоянии и спор жарче и разговор острее. Теперь вернёмся к тебе, Головной Олег Андреевич… — Виолент с силой упёр палец в стол, словно тушил докуренный чинарик. — Чего ты ищешь в себе как лишнее звено? Ты ведь сам себя собрал. Как конструктор. Хочешь, напомню?

— Не надо. Я знаю. — Удивительно, но Олег «говорил» аналогично. Посылами. — Я хотел бы чуток ослабить в себе гайки. Стать помягче. Добрее…

— А надо ли? Ты формировался под пинками и побоями. И мой резиновый шланг тебя как личность закрепил. Разве не так? Не хмурь брови и не злись! Заслуга вовсе не в моих репрессиях, а в тебе самом. Тупой Виолент своей поркой преследовал не благородные цели. Ему были нужны от воспитанников повиновение и раболепие, не больше. Ты, и ещё немногие пошли дальше. Хлипкое деревце под ураганом падает. Но если волокна крепкие, стальные… Не один Виолент его не переломит. Это факт. Это становление, Головной. Чему же ты не рад?

— Я знаю, но…

— А старшаки, что хотели тебя унизить. В унитаз макнуть? Разве не твоя была партия?

— Моя, но не в этом дело…

— А деды Российской Армии? Разве смогли тебя сломать?

— Послушай… — Олег проглотил обращение «Виолент». Он не знал, как обращаться. Перед ним сидел кто угодно, но не физрук. — Послушай! В любом становлении есть побочный эффект. Я…

— Ты молодец, Олежек! В твоей биографии нету слабых мест. Как у других… Твои воспоминания безупречны.

— Я пришёл не хвалить себя, а наоборот…

— А-а-а-а… — Вытянул с удовольствием двойник Виолента. — Вот так и скажи! Что ж, давай поменяемся. Я буду обвинителем, а ты… Защищайся, если хочешь. Начнём?

— Начнём. Что начнём? — Подрастерялся Олег.

— Опустим подробности твоего трудного детства. Ты реализован, да? Ты крепкий дюжий кулак. Ты — воля. И крутишь не последнее колесо в охранной структуре предприимчивого тестя. Вопрос… Ты уверен, что морально прав, когда выносишь суд над кем-либо?

— То есть… Не понял.

— Скажу проще, твоим же языком. Ты всегда дрался по честноку? Всегда справедливо?

— Ну, да. — Помялся Олег. Дыр он здесь не видел, хотя… В детстве выходило всякое.

— Всякое! — Обрадовано уцепился Виолент (мысли он читает, что ли?). — В девять лет ты разбил сопатку парню на год старше тебя. Тебе понравились электронные часы на его руке.

— Ну и что? — Олега неприятно покоробило. — То детство сопливое. Много ли ума в этом возрасте?

— Согласен. Возьмём другой случай. В тринадцать, на спор ты угнал мопед в Школьном переулке. Далеко не проехал, влетел в мусорные баки. Когда возмущённый владелец со товарищем добежали до тебя, то… Что?

— Что?

— Хотели наказать тебя. Поколотить. Что было бы вполне заслуженно. Рассказывать дальше?

— Знаю…

— Одному ты расколошматил арматуриной колено до инвалидности. Странно как! Всё время возле тебя спасительные предметы… Другому измордовал лицо в мочалку. Мало того прошёлся потом железкой по уже пострадавшему транспорту. Разбил фару, искривил крылья, порушил бензоподпитку. Мопед-то здесь причём? Он ведь денег стоит!

Олегу словно прищемили давно забытую мозоль. Он заскрежетал зубами.

— Знаю! Дурак был… Молодой горячий…

— Какое сочетание слов! — Усмехнулся глазами «Виолент». — Дурак молодой горячий.

Оставим драки, вернёмся к твоей природной сути. Кошкам хвосты жечь — это что, самовыражение или жестокость? А вытравливание сусликов из нор, с тем чтоб глушить их намертво? Голодная необходимость или просто дурь? А?!

Олега косило этими словами. Это шло оттуда. Из его осатанелого детства. Там было другое видение. Пацанское. Он набрал воздуха, чтоб возразить, но мнимый физрук его «прикончил».

— А ситуация с бабочками это что? На кой хрен ты их пригвоздил ножом? А ведь это уже не детство. Хотя ниточка оттуда…