Кларинда - Штамм «Ратоньера»

Сейчас был день, до заката времени оставалось много. Он хотел было попробовать встать и выбраться в коридор, поспрашивать других пациентов о здешних распорядках, но из руки по-прежнему торчала игла, соединенная с трубкой капельницы. Накатила страшная слабость. Черт, сколько же он еще будет беспомощной обузой? Если бы не рана, летел бы сейчас над морем… хорошо, Лизу уговорил отправиться. Она отвлечется от мрачных мыслей, почувствует себя при деле, может, ничего не получится, но хоть какое-то время она будет счастлива. А потом? Он запретил себе мечтать, чтобы не разочаровываться, но Лиза крушения надежд не перенесет. Все должно быть хорошо. Все непременно будет хорошо…

Электричество здесь все же было — снаружи играла еле слышная мелодия, определенно классическая музыка. Она не перекрывала общий больничный шум, но слышалась все же явственно. Неужели с улицы у кого-то из машины? Двадцать лет назад еще подобное случалось, а сейчас такого легкомыслия люди себе не позволяют.

Музыка стала громче. Она доносилась из коридора, и вроде как приближалась. Мелодия звучала спокойно и размеренно, но не усыпляла, а, наоборот, согнала остатки дремоты. Что-то знакомое послышалось в нарастающих скорбных аккордах. Вместе с музыкой усилилась непонятная тревога, может, там похороны, вот и играет…

Реквием. Максим сам не понял, как узнал мелодию, которую слышал один раз, и то давно. Но тогда просто запись проигрывали по радио, а сейчас сложнейшее произведение исполнял всего один музыкальный инструмент. То была дудка.

Торжественные мощные рулады ослабели, им на смену пришли робкие, задыхающиеся переливы. Максим поднялся с кровати, ухватившись здоровой рукой за стойку капельницы, и едва не упал. А музыка снова бурлила, дудка свистела и неистовствовала, перемежая нарастающие мелодичные ноты короткими, резкими звуками.

Дверь распахнулась сама, у вошедшего руки были заняты дудкой, и точно так же он не замыкал дверь за собой, она захлопнулась сама по себе. Мелодия свистела, вопила, оглушала. За мрачными аккордами, полными беспредельной тоски, следовали робкие, всхлипывающие ноты.

Крысолов остановился у окна. При свете дня он казался менее реальным, чем когда-либо. Зеленая рубаха, слишком просторная для тощего тела, желтые костистые руки, держащие дудку, шапочка с пером на соломенных волосах, черные провалы глазниц без единого проблеска света не могли существовать на самом деле. Этого не может быть. Сон. Бред. Галлюцинация.

Музыка оборвалась внезапно резким, захлебывающимся свистом. По ушам ударила тишина. Тощая фигура повернулась к окну, зеленая рубаха на глазах вытянулась в черный балахон, длинные спутанные волосы вывалились из-под капюшона, голые белые фаланги пальцев перехватили рукоять косы.

— Тебя нет! — выкрикнул Максим. — Ты мне снишься!

От окна снова повернулся Крысолов. В его пустых глазах ничего прочитать было нельзя, но в усмешке тонких губ явно чувствовалось злорадство. Крысолов поднял руку, указывая на небо, и вдруг отрывистым быстрым движением опустил ладонь вниз.

— Ты что? Ты что хочешь…

В крохотной палате уже больше не было никого. Руки тряслись так, что Максим еле нашарил телефон, потом не мог набрать номер Лизы, потом… «Абонент недоступен», — высветилось на экране. Нет, не может быть, просто зона покрытия не берет! Максим попытался вырвать трубку капельницы, но катетер был вставлен в вену здоровой руки, а больная все еще не слушалась.

Он шагнул к двери, перехватив стойку капельницы под мышку, споткнулся о торчавшую из-под кровати утку, едва не упал. «Предусмотрительно, черт!». В коридоре было на удивление мало народу, и вообще не видно персонала. Редкие больные шарахались от странного всклокоченного человека с капельницей наперевес. Максима при ходьбе пошатывало, он свернул за угол, оступился, с грохотом выронил свою ношу. В локте уколола острая боль — вывалился катетер.

Навстречу попался толстый рыхлый старик в неожиданно нарядном ярком спортивном костюме, более уместном на соревнованиях, которые тоже остались в прошлом.

— Кабинет главврача? — прохрипел Максим. Обладатель яркого костюма похлопал глазами и ткнул пальцем себе за плечо:

— Да вот дежурный… Э-э, мужик, у тебя кровь капает!

За стойкой дежурного не было никого, но рядом оказалась дверь административного кабинета с табличкой. Оттуда выглянул старый врач, тот самый, знакомый Ивана, который помог с отдельной палатой.

— Вы что тут делаете? — возмущенно начал он. — Вы зачем капельницу?..

— Ради бога, позвоните Ивану Матвеичу! — еле выговорил Максим. — Не отвечает номер!

На столе задрожала стопка бумаг, послышался гудок скрытого наваленными сверху медицинскими картами и документами телефона. Врач сдвинул бумаги в сторону, вытащил серебристый плоский корпус, покосившись быстро на Максима, поднес телефон к уху:

— Да! Да у меня все… Что?! Как упал? О, боже… мне выехать? У вас бригада, да… Сейчас сообщу.

Врач, чье имя Максим так и не вспомнил, опустил телефон на стол. Потянулся к рычажку селектора на стене, отдернул руку:

— Ах, да, электричества нет, — пробормотал он извиняющимся тоном, — все время забываю.

— Авария? — хрипло прошептал Максим. Его охватило жуткое чувство узнавания, так двадцать лет назад он не мог дозвониться до матери, а потом ее телефон ответил чужим голосом.

Врач поглядел на Максима так, будто только вспомнил о его существовании:

— Вы что стоите, — строго начал он и добавил мягче: — Вы сядьте…

Сам — это коротенькое слово из трех букв поселилось внутри и зажило отдельной жизнью. Лежал ли он, уставившись в стену, подходил к окну, бродил по своей крохотной палате — три шага от двери до койки, три шага от койки до окна. Сам виноват. Сам послал ее на смерть. Должен был включить интуицию, вспомнить, сколько лет этим вертолетам и обслуживающим их техникам! Если бы она села в другой вертолет, если бы Кирилл пробежал удачно те несколько метров по насыпи…

Рухнул в море только один из трех вертолетов. При не таком уж сильном ветре, не очень далеко от берега, да и не изношен он особенно был… Рассказывал об этом Максиму один из уцелевших активистов, худощавый, моложавый человек, которому нельзя было дать больше тридцати. Он постоянно в своем рассказе возвращался к этим обстоятельствам — шторма не было, вертолет в нормальном состоянии, пилот опытный, — словно оправдывался или доказывал сам себе и Максиму заодно, что трагедии просто не должно было случиться.

Но она случилась. А активист пришел только два раза, потом появляться перестал. Скорее всего, просто не мог выбрать время, ведь и его близкие погибли. В больнице о Максиме бы позаботились — она превратилась в нечто вроде лагеря беженцев, туда, помимо действительно больных, постоянно поступали еще старые, бездомные, приехавшие из других мест и не нашедшие родственников, к которым ехали. Документы были не у всех, кто-то в новую эпоху безвременья лишился бумаг, кто-то рассудка, кто-то сразу всего. Единственное, что могли еще сделать городские власти вкупе с добровольцами, это приютить таких бедолаг, подлечить и подкормить.