Кларинда - Штамм «Ратоньера»

— Мать очень плакала. Она думала, жизнь кончена. Она боялась, я буду один. И эти, с оружием, стали приходить чаще. Но не к нашей общине, нет. Вырезали одну соседнюю. Где большой город. Дед мой говорил — древний город Кафа. Знаешь, да?

— Да. Но она, — Максим указал на молодую женщину. — Она откуда?

— Я же и говорю. Однажды с той стороны много стреляли. Потом кто-то из наших пошел и увидел женщину. Молодую, тогда еще были молодые. Она не шла, она ползла. Была вся в крови. И протянула сверток. Говорила несколько слов на другом языке: не татарский, не русский, не украинский. Может, молдавский? Может, румынский? — молодой человек произнес эти слова неуверенно, с вопросительной интонацией, будто сомневался, что такие языки бывают, или что он верно помнил их название. И, получив в ответ кивок, продолжал:

— Протянула сверток. Потом умерла. Они ее выхаживали, не смогли. Слишком больна. А в свертке — девочка. Новорожденная.

Максим снова кивнул, гадая, правду ли рассказали детям, или они на самом деле брат и сестра, а старшие сочинили для них легенду, понимая, что молодые все равно вступят в близкие отношения? Он посмотрел украдкой на женщину, сравнивая ее с мужем. Они были похожи, но скорее это был один и тот же тип внешности, чем сходство родственников, с уверенностью позволяющее сказать: «Вот брат и сестра».

Дальнейший рассказ был краток. В страхе перед приходящими с севера бандами, люди отселились на восток, в степь. Выжить там было труднее. Лишь через полгода, увидев, что набеги бандитов на окрестности Феодосии уменьшились, люди решились вернуться. Затем кто-то ходил за лекарствами на западную часть полуострова и принес легочную чуму. Среди жителей общины не было врачей для точной диагностики болезни, но большинство решило, что это именно она. Несколько человек умерли от тяжелой пневмонии. Дети не заболели, хотя и контактировали с больными, правда, мало и недолго.

Едва справившись с чумой, община столкнулась с новой бедой. С севера вновь зачастили разбойничьи орды. Бандиты старели и стремились взять от жизни все. Девять лет назад банд стало много меньше. Люди вздохнули было свободней, хотя и ненадолго. Общину проредила вторая волна чумы.

— Когда мы выросли, старших осталось пять. Только пять. Мать выходила замуж второй раз. Так настояли старики. Они надеялись, что родятся еще дети. Но детей не было. Отчим умер от чумы. А потом, когда мы уже стали взрослыми, мать заболела. Не чумой. Дед говорил матери, — молодой человек опустил голову и тяжко вздохнул. — Он говорил: идем к людям, там есть врачи. Может, вылечат. Она говорила: нет. Лекарств нет. Операцию не сделать. Ты знаешь, что такое операция? Это когда разрезают человека и исправляют, что у него внутри. Мать сказала: нет. Врачи не вылечат, но они посмотрят и увидят, что я рожала ребенка. Тогда нашей жизни тут конец.

— Она умерла? — спросил Максим, когда пауза слишком затянулась.

— Да. Она чуть-чуть не дождалась… его, — парень кивнул на своего сынишку, вдохновенно возящегося в песке.

— А потом?

— А потом родился он. Год назад и еще почти год. В конце лета. В начале осени. По календарю был сентябрь. Мы ведем календарь, — в голосе парня чувствовалась скромная гордость человека, имеющего твердые принципы в этой жизни. — Раньше кто-то говорил, что календарь не нужен, и так ясно, зима или лето на дворе. Дед рассердился. Он говорил, за временем не следят только дикари. Ты знаешь, что такое — дикарь?

— Примерно.

— Дед умер последним. Совсем недавно, зимой.

Молодой человек замолчал. Видно, его простая душа не могла найти слов, чтобы рассказать чужому старику всю боль потери, когда они с такой же молодой женой остались вдвоем.

— Он много сохранил для нас, наш дед. Он не был нашим дедом, потому что не был отцом нашей матери. Ее родители умерли в первый приход чумы. Но мы звали его дедом. Он учил нас. Многому учил. Собирал книги. Собирал машины. Говорил, какие животные нам нужны. Там, дальше к западу, живут кони. Сильно к западу. Они раньше были ручными, потом одичали. Некоторые доходят сюда, но им худо тут жить. Тут мало травы, а там много людей. Надо строить еще дом в степи, чтобы держать коней.

— Ты сможешь?

— Их однажды уже приручили.

Молодой человек замолчал, глядя вдаль и, наверное, уже представляя внутренним взором прирученных коней, красивых и сильных друзей и помощников.

— А кто-нибудь из других людей, не из вашей общины, знал о вас?

— Да! — закивал собеседник. — Был человек, доктор. Он остался у нас. Он шел очень издалека, так и не объяснил, куда. Говорил, что хотел видеть мир. Правда, он плохо говорил…

Максим вспомнил слабоумного Егорку, выражавшегося преимущественно мычанием:

— То есть как плохо говорил? Как же он тогда был доктором?

— Он знал другой язык, — объяснил собеседник. — Он оставил записи на том, другом языке. Немецком. Такой есть?

Максим вздохнул:

— Есть. Эх, говорила мне мать поступать на языки… А что же он писал, хоть примерно?

— Он говорил, нам не стоит показываться людям. Нас будут исследовать, а может, захотят убить. Есть те, кто позавидует. Но тем, кто не может иметь детей, уже не помочь. Они переболели. А мы нет. У нас был… — парень задумался в поисках нужного слова.

— Иммунитет, — подсказал Максим.

— Да, так он говорил. И он говорил, что этот иммунитет сильный. Не только к той болезни. И к другим болезням легких. Вот почему мы не заболели чумой. Доктор остался здесь. Но он жил недолго. У него была астма. Нужны лекарства, нужно дышать… ингалятор. Так?

— Да.

— Ингалятора не было, — объяснил молодой человек. — Был еще человек, он шел на восток. Хотел увидеть своих родных там, дальше, где начинается пролив. Там город. Керчь. Древний город. Он обещал молчать. Но потом мы нашли его в степи. Его растерзали собаки. Это было давно, собаки еще подходили близко. Теперь их тут нет. Им нечего есть в степи.

— Понятно, — Максим вздрогнул, вспоминая встречу с псами по прибытии.

— И еще один старик жил по ту сторону залива. Один. Он держал коз, мать просила у него козу. Он тоже обещал молчать. Он был хороший человек. Хорошему человеку можно рассказать, что мы можем рожать детей.

— Дед Митрич. Он и молчал бы, если бы заговариваться не начал. И как его козы?

— Живут в загоне, — немного удивился собеседник. — Их много теперь. Приходится ходить за сеном.

— Ясно… Послушай, вы придумали уже, как назовете своего второго ребенка?

— Нет, — снова удивился парень. Мы же даже не знаем, мальчик это будет или девочка. Еще долго. Еще три месяца.

— Я могу попросить вас? То есть, я могу предложить два имени? Для мальчика — Кирилл, для девочки — Елизавета? — Максим сказал, и сам испугался, что его будут расспрашивать, почему именно эти, но парень выслушал внимательно и кивнул: