Дмитрий Северов - Метро 2039. Приключения сумасшедшего

— Одевай!

Я выдернул из шкафчика прорезиненный защитный костюм, бросил Санчесу в руки.

— Одевай, мать твою!

На президентском лице отразилось непонимание, постепенно переросшее в панику.

Кривые короткие ручонки затряслись, из разинутого рта донеслось невнятное.

— Зачем вы так?

Пятерня Санчеса скинула с колен защитную экипировку.

Во имя человеколюбия! Не опускайтесь до уровня солдафона. Вы же культурный человек.

— Человеколюбия? — возмутился я. Эхо гулко отразилось от стен, заметалось, передразнивая: любия, любия, любия.

— Ты ещё Библию вспомни гад, рай, ад и всё такое. Дали по щеке подставь другую.

Меня аж передёрнуло, когда он закивал словно китайский болванчик.

— Нет, извини, не наш метод. Ударили, отруби наглецу руку, больше бить будет нечем.

Стоящие рядом русские о чём-то шушукались. Из обрывков фраз я понял, что эта затянувшаяся тягомотина им тоже порядком поднадоела.

— Надо кончать, — сказал едва слышно Миша.

Я тоже считал, что надо. Даже знал кого.

— Одевай, избиратели заждались!

Вкратце я обрисовал парням намечающийся маскарад. Семён разразился смехом, больно хлопнул меня по плечу.

— Вы зверь, док, знаете об этом?

Какой зверь я не понял. Последнюю собаку мои соседи сожрали пару лет назад, а коты видимо разбрелись сами. Я ни чего не ответил, открыл соседний шкафчик, вытянул из ниши ещё одно облачение. Вроде впору. Резиновые рукава оказались немного узки, зато сапожищи хлябают словно на ребёнке.

Ждите, — бросил Сеня своим, — мы быстро. Он со знанием дела влез в прорезиненного экипировку, водрузил на голову противогаз.

— Готовы, док?

Я кивнул. Мир за кругляшами дыхательной маски, казался ещё более безрадостным. Всепоглощающая серость, полумрак, а главное противная аура этого места. Отсюда хотелось бежать, нет, исчезнуть как утренний туман, унесённый налетевшим ветром. Как в гробу — пришло на ум. Руки и ноги сдавила толстенная мешанина резины и армированного материала, на грудь словно плиту положили. Дышать трудно. Терпеть эту пытку долго не смогу, или грохнусь от изнеможения или задохнусь к чёртовой матери.

— Ну, что, друг, видимо судьба!

Семён отпихнул носком усиленного металлом сапога от Санчеса «скафандр», который тот так и не решился надеть.

— Тебе видней!

Под смех, сдавленный противогазом, огромная лапа русского сгребла за шкирку приунывшего политика, потащил из освещённого круга к массивной плите гермоворот.

— А, а, пощадите! — пронеслось под сводами.

Я тупо шёл следом за трепыхающимся мексиканцем, тяжело переставляя одеревеневшие ноги. Вот он момент истины, ангел мщения всё-таки снизошёл на это проклятое место. Ещё чуть-чуть и мы воочию увидим славный конец самого одиозного правителя современности. Поставим большую жирную точку в третьей мировой.

Левая рука Семёна саданула по светящийся панели управления и огромная плита гермоворот нехотя поползла вверх. Ужас. Даже мысли и те пропали. Что нас ждёт впереди? Щель неспешно разрасталась, будто пасть неведомого существа, обнажая тёмную глотку тоннеля. Преисподняя не иначе. Ослепительный свет долбанул по зрачкам, на миг, ослепив меня и моего русского товарища. Путь наверх — дорога в ад. В воображении опять замелькали злобные образы отвратительных тварей видимых когда-то в бинокль. Стадо кровожадных каннибалов, рыскающих по улицам Вашингтона в поисках очередной жертвы.

— Не надо!

Санчес влетел в квадратное, залитое светом, пространство шлюза, со всего маху впечатался во вторую закрытую заслонку ворот.

— Я скажу, скажу, — затараторили покусанные президентские губы. — Лонг Бич, Лонг Бич, Калифорния. Там их штаб-квартира.

Поднятая створка так же неспешно поползла вниз, отделяя нас от Миши и Александра.

— Удачи, — пожелали они в унисон.

Я улыбнулся. Удача нам не помешает.

Вашингтон — четвёртый Рим, которого не должно было быть. Я глядел сквозь стёкла противогаза на руины некогда величественной столицы, обращённой в пепел. Как несправедлива судьба, хотя с другой стороны в жизни всё относительно, а справедливость всего лишь условность. Всё зависит от точки зрения. Развалины Белого Дома за спиной словно кричат: за что, зачем, почему? Зачем? Зачем наши ракеты сравняли с землёй далёкую Москву? Зачем обратили в руины заморский Питербург и сотни других городов на восток до Тихого океана? Точка зрения, мать её. Долбаное американское бахвальство сыграло с нами злую шутку. Мы рождены смеяться последними. Помню, помню эту дурацкую фразу оброненную Санчесом на теледебатах когда он шёл на второй срок. Идиот, по-другому не скажешь. Вечно так не могло продолжаться. Это как в драке, двинул противнику, жди ответа. Бить не получая сдачи, стало хорошей американской традицией. Ирак, Сербия, Ливия, Афганистан. Тюкать заморыша легко, не ответит. Но когда противник амбал, пусть сильно помятый и не твёрдо стоящий на ногах, жди удара дубиной, в нашем случае «Булавой».

Я прижался спиной к полуразвалившейся стене, отрешённо наблюдая картину запустения. Уму непостижимо. Когда-то у ограды Белого Дома слонялись толпы туристов и многочисленные демонстранты с нелепыми транспарантами в руках.

Прочь руки от Вьетнама, Кубы, Никарагуа, ещё много чего. Свободу: Саддаму, Мондейле, Стросс Кану. Только плевать хотели на этот антураж обитатели неказистого строения в центре американской столицы. Видимость демократии. Ещё одна химера, которую десяток лет назад прихлопнули вместе с Америкой русские ракеты. Теперь куда не глянь: серые развалины, оплавленный асфальт, да покорёженные вереницы автомобилей с обугленными скелетами внутри. Я будто оказался зрителем жуткого голливудского фильма, которыми постоянно потчевали публику алчные продюсеры Фабрики грёз. Только вместо попкорна и колы, под ногами битый кирпич, да мутные лужи противной жижи в трещинах прорезающих асфальт.

Ну, что, док, как вам? — сдавленный маской противогаза голос, казался потусторонним. Семён выдернул, словно мешок с дерьмом, трепыхающегося Санчеса из пустого оконного проёма, швырнул политика в грязную лужу.

— По мне, всё одно! — раздался смех под маской. — Вашингтон, Москва — похожи как две капли. Те же руины, скрюченные обожжённые деревья, да выжившие вокруг твари.

Мы как по команде глянули на копошащегося в грязи президента, пытающегося выползти на сухое. Получалось у него с трудом, ноги разъезжались на склизких берегах лужицы, пальцам не за что зацепиться. Санчес пыхтел по-стариковски, стонал, но смотреть в нашу сторону опасался. Меня так и подмывало подать ему руку, помочь выбраться, но какое-то внутреннее коварство словно пришпилило к земле мои сапоги.

— Жаль его, — я едва не поперхнулся собственными словами. Боже, что я несу. Это он виноват. Развалины, смерть, запустение. Из-за него погибла Клара, из-за него.