Роберт Блох - Образ жизни

Нервно накручивая пропеллер на своей шапочке, будущий президент Соединенных Штатов выглянул из-за занавеса в конференц-зал.

— Сейчас? — пробормотал он. Девушка за его спиной покачала головой.

— Еще рано. Пусть отойдут от демонстрации. — Она улыбнулась. — Ты счастлив, Джон?

Джон Хендерсон кивнул.

— Да, но и немного напуган.

— Не забывай, ты — будущий президент.

— Если меня еще изберут. — Хендерсон ухмыльнулся. — Это ведь все — только приготовления, помнишь? Да и НАФЛы нагнали сюда немалую толпу.

— ЛАФКИ все равно победят. — Эйвис ободряюще сжала его руку. — Как тебе понравилась папочкина речь на выдвижение?

— Шикарная. Выстрелила на все сто.

— Ну, вот и я о чем! Только вслушайся в этот шум.

Вместе они приникли к прорехе в занавесе и стали смотреть, как участники съезда вышагивают по коридору. Где-то фоном играл орган — но из-за дружного хора голосов, скандирующих имя Хендерсона, невозможно было понять, что именно игралось. С одинаковым успехом то могла быть и литания, и какой-нибудь шлягер. Толпа сторонников Хендерсона подбрасывала в воздух шапочки с пропеллерами, поливала друг друга струйками из водяных бластеров, размахивала трубочками, свернутыми из журналов штата.

Все делегации присоединились к митингу, собравшись у баннеров с эмблемами клубов всей страны. На глазах у Джо Хендерсона вышагивали легенды. Был тут и контингент из Сильверберга, и флаг «Монстров-Болотников», а в глубине зала маячила снежная эмблема маленькой группки с далекого Северного Пола [1] В оригинале — north pohl, отсылка к писателю в жанре научной фантастики Фредерику Полу (Frederick Pohl). . Вперемешку с растяжками «ХЕНДЕРСОНА В ПРЕЗИДЕНТЫ» попадались и более замысловатые декларации — «ГРИНЕЛ БЫЛ ХОРОШ, НО ХЕНДЕРСОН ЛУЧШЕ», «ТАМ, ГДЕ УИЛЛИС, ТАМ ПРОГРЕСС», ну и как же без хорошей шутки — «ПРОТИВ РОМА НЕТ ПРИЕМА». Но вот отец Эйвис, Лайонел Дрейк, снова поднялся на трибуну и призвал собравшихся к порядку, постучав молотком. Когда известные на всю страну фэны заняли свои места, он взял микрофон и начал небольшую вступительную речь.

— Готов? — прошептала Эйвис. Джон Хендерсон кивнул. Она обвила его руками и чмокнула в щеку. — Тогда иди и задай им жару, — промурлыкала она.

Он услышал, как Лайонел Дрейк произнес его имя, услышал, как заревела толпа — и, отдернув занавес, шагнул вперед. Они встретили его одобрительными криками, и когда все улеглось, он заговорил. Перед ним на трибуне лежала заготовленная распечатка речи, но на нее он даже не смотрел. Джон Хендерсон говорил поначалу неспешно, оглядывая лица в толпе. Такие молодые! Столь абсурдно юные! Основное ядро только-только перешагнуло подростковый порог, и меньше трети выглядели хотя бы на тридцать лет. Среди всех делегатов едва ли могло сыскаться больше дюжины стариков — седина Лайонела Дрейка выделялась, как маяк посреди бурного моря. Лайонел Дрейк был редким исключением — был жив еще во времена Эллисона, застал Филлипса, Кайла и Акермана! Понятное дело, он был всего-навсего ребенком, но все-таки — уже был! И сотни миллионов людей по всему миру — тоже были… Что делало Лайонела Дрейка поистине примечательным человеком — он выжил, когда сотни миллионов погибли. Лайонел Дрейк остался в живых, перекинув настоящий живой мостик к кажущемуся небывало далеким прошлому.

Джон Хендерсон понял, что как раз о прошлом сейчас и говорит. Говорит, не сверяясь с бумажкой, не полагаясь на память — исключительно от сердца.

— Вы хотите знать, какая у меня программа, какие я строю планы, — вещал он. — Но это пока что подождет. Сегодня я хочу сказать вам лишь одно. Выражаясь бессмертными словами Такера, будь славен он в веках, «фандом — это образ жизни». Поражает, не правда ли — эти слова пережили ужас нашего столетия. Каким бы удивительным нам с вами сей факт не казался, именно век назад они впервые и прозвучали. Нам неизвестны обстоятельства, родившие их. Мы едва ли знаем что-то о том, кто их произнес. Мужчина, которого звали не то Уилсон Такер, не то Артур Такер, не то Боб Такер, сегодня — личность полумифическая. О нем мы знаем куда меньше, чем о Шекспире, Уэллсе, о великих столпах научной фантастики вроде Джека Вэнса. Но слова его живут до сих пор. Они выжили в старые времена, когда фандом только-только зарождался, неся свет во мрак человеческих умов. Когда предшественники — и ваши, и мои тоже — были скромными и недооцениваемым меньшинством, эти слова придавали им сил. Сил для преодоления насмешек и неприятия необразованных масс — поклонявшихся телевидению, автопрому и «жесткой руке». Вы ведь все знаете историю — как собирались ранние фан-клубы, как проводились первые конвенты. Тогда у них не было ни мощи, ни признания. Почти всех их принимали за инфантильных оптимистов, фанатиков. И все же они выстояли. Журналы научной фантастики, сплотившие их, давно уже обратились в ничто, но разве забудем мы когда-нибудь их названия? «Эмэйзинг сторис», «Эстаундинг», «Гэлакси», «Фантастик Юниверс», «Мэгэзин оф Фэнтези энд Сайнс Фикшн», «Инфинити», «Дайменшенс»… эти названия бессмертны! Как и имена их создателей. И все же — в то время они не были знамениты. Был Джон Кэмпбелл, но не было последователей-кэмпбеллитов. Был Эйчел Голд — и никто его не поддерживал. И когда сэр Энтони Буше, скрывшись за псевдонимом «Фрэнсис Буше», создавал свои восхитительные иллюстрации, разве кто-то намеревался его канонизировать? Нет! Так почему же все эти великие мужи продолжали делать великое дело? Мне кажется, вела их единая сила, единый порыв. Почему же никто их не слушал? Разве величайшие умы — Азимов, Брэдбери, Артур Кларк, — не предупреждали нас об опасности, таящейся в бессмысленной гонке вооружений? Никто не внял им — и к чему это привело? Радиационные поражения, зоны отчуждения, геноцид и разруха. Все общественные структуры, от политических и религиозных до социальных и экономических, испарились в атомном огне. Даже военная машина развалилась, не сумев сдержать сама себя. И что же осталось? Только бескорыстная вера фандома. Когда война уничтожила университеты, библиотеки и книги, что нас спасло? Частные коллекции горстки уцелевших фэнов. В трущобах, на задворках разбомбленных городов, в чудом нетронутом хранилище Блумингтона, те несколько рабочих мимеографов продолжили свое дело. И когда выжившие рискнули заселить большой мир снова, когда те жалкие несколько миллионов, оставшиеся от сотен миллионов, отважились воссоздать человечество из праха, многих ждала участь похуже их сгинувших в огне войны собратьев. Кого-то скосили болезни. Кто-то просто обезумел, увидев, что стало с привычным миром. Кто-то пытался обрести дикарскую власть над своими собратьями или же вернуть старые порядки.