Григорий Ярцев - Хроники Каторги: Цой жив еще

То, что принес - хорошая плата за яйцо, которое взял.

- Так она видела меня тогда?

Нет, но знала, где ты. Я велела уйти.

- Думала, убью ее?

Да.

- Ты не знаешь меня.

Знаю.

- Откуда?

Чувствовала, как тебя привели. Они сделали Слепок «того» тебя и поместили в Ядро. Слепок восстановит тебя, если процесс повредит. Сделали Слепок, когда научили.

- Чему?

Быть таким. Оживать.

- Как?

Не понимаю. Знаю только: вы смогли научить разум и тело, но не душу. Они помогли.

- Так я могу все вспомнить?

До Слепка. Да.

- Почему сразу не сказала?

Тот бы не помог.

Голова раскалывалась от запахов, новых знаний, которые подобно шипованной скалке раскатывали мозг в тесто. Раздумывал над тем, кем мог быть когда-то, наблюдая, как бледнолицые укладывали яйца в небольшие ниши и закладывали их неизвестной прохладной субстанцией. Мать донесла до понимания чужака знание о том, что таким образом в яйцах зреют особи самцов, чьи панцири служат защитой. Остальных относят обратно, позволяя ташбакам размножаться.

Мать вывела искателя к сооружению, выстроенному менее крупными бивнями; их заостренные концы соединялись, образуя свод, а по обеим сторонам от прорези входа несли дозор четыре бледнолицых женщины, сжимая в руках инструменты в форме копья. Стояли совершенно неподвижно, но в любой момент готовые броситься и защищать то, что охраняли.

Запахи вели внутрь, в проем, дышавший человеческим теплом. Он вошел, и опешил: меха и шкуры, наваленные друг на друга, а на них - мужчины и женщины, чьи лоснящиеся тела сплелись в порыве страсти; на взмокших лицах сплошное блаженство. Женщины ласкали себя и мужчин, покачиваясь на них, как на волнах неспокойного моря. В самом центре, закрыв глаза, лежала девушка по имени Рисс. Густые черные локоны скрывали часть лица. Чудовищная сила дремала вместе с ней, пока мелодия эйфоричных стонов услаждала слух. С крохотной жаровни, что парила в невесомости, плыл дым и сизые струйки тянулись к тонкому, аккуратному носу. Выразительные губы еле заметно растягивались от наслаждения. Из меха проглядывали изящные изгибы обнаженного тела, ее грудь - большая и с маленькими сосками, - мерно вздымалась. На секунду Цой даже задумался над тем, как бы споткнуться так, чтобы нырнуть в них лицом.

Чувствую гормоны, регулирующие половое поведение.

Безуспешные попытки прогнать Мать из головы, вынудили признаться: Рисс - живое воплощение богинь, изображенных на картах дамок, и окажись здесь Пинг, тотчас сменил бы объект вожделения.

Девушка приоткрыла глаза и смотрела на него уже какое-то время, пока чужак, не стесняясь, наслаждался прелестями ее тела - и узнала в нем подобного себе - нелюдя. Когда случился зрительный контакт, Рисс только прищурилась и, не поднимаясь, заскользила по чужаку изучающим взглядом и остановилась, увидев на руке черную метку нечистоты. Воздух почернел и задрожал, и руку искателя вновь выворачивало той самой невидимой силой. Цой узнал ее; она швырнула его в Каторге. Все прекратилось так же быстро, как и началось. Мать объяснила.

Рисс приподнялась на локте, а затем села, странным образом скрестив ноги. Поза показалась чужаку жутко неудобной. Черноволосая сидела неподвижно и не сводила с него взгляда, когда из мехов поднялись две крохотные фигурки в виде неведомых зверушек и послушно опустились в ее руки. Следом подплыла и тлеющая дымком жаровня.

- Что делаешь?

Рисс не ответила, только улыбнулась хищно, и плечи чужака отяжелели; что-то тянуло вниз, колени подогнулись, и он сел прямо перед ней.

Ты не очень восприимчив. Мне сложно. Это поможет.

Девушка пугающим движением свернула голову первой фигурке и из нее побежали крохотные серебряные капли. Поймав их кончиками пальцев, она силой мысли наклонила к себе искателя и подула, послав крупицы прямо в глаза чужаку. Легкий ветерок слетел с ее губ, и покалывание в глазах, после которого он будто прозрел: видел зорко и ярко, как никогда прежде - как будто кто-то включил свет. Рисс свернула вторую фигурку и послала ее к жаровне. Посыпалось тонкое крошево; дым закоптил с новыми силами и белыми змейками полз к искателю.

- Вдыхай, - сладко прошипела Риссенкисеки-кеп-пат-та-Нибат; ее мягкий голос резонировал с движением губ.

Сонно кивая, Цой сам не понял, как поддался порыву, и дым продрал горло, и отяжелели легкие. Движения замедлились. Он будто погружался в воду не знавшего краев океана и растворялся в ней. Посчитал, что угодил в какие-то неведомые сети, ловушку, но бестолковые мысли и подозрения быстро растворились в сознании, наполненном неизвестным.

- Вдыхай, - эхо вторило отовсюду и издалека, из места, которого не мог видеть.

Он вдохнул сильнее, и выдохнуть не смог: дым не желал покидать тело.

И взгляд Рисс изменился. Больше не излучал игривого интереса, стал вытесняющим настолько, что искатель всем естеством захотел покинуть место, уйти куда угодно, хоть провалиться под землю, и тот ощутил сильный толчок; чужака будто выбили из тела, и он перестал ощущать себя в пространстве; пересек грань физической оболочки, а следом и разума.

- Что со мной? Тела не чувствую.

У тебя его нет.

Тьма разрасталась, становилась сильнее, нависая черной тучей. Воцарилась тишина, и мысли стали чистыми, как утренняя роса. Бренность его не заботила больше.

- Что это? - спросил он; даже с пыльцой не испытывал ничего подобного.

Легко и изящно - как близорукий вдевает нить в иглу, - Мать насылала абстракции образов, благодаря которым человек тоньше ощущал и понимал ее. Цой незримо ощутил границу края, пересечь которую отчаянно желало все его естество; он испытал сильное желание избавиться от черты, а когда удалось - все происходящее осозналось максимально четко и явно, обострилась чувствительность. Мать будто бархатной кистью касалась струн его понимания, смахивая все ненужное, точно пыль. Состояние полного покоя, в котором Обелиск общался с человеком на равных, так, словно говорил сам с собой. Коптук - сгустки червей, которым искатель не успел придумать названия, - ловят и питаются насекомыми, многие из которых ядовиты. Языки впитывают и перерабатывают токсин, а бледнолицые высушивают их и измельчают, если хотят получить баундот - то самое крошево, что Рисс щедро отсыпала в жаровню, - помогающее лучше понимать Мать.

Сознание и все естество человека растворялись в пространстве и вскоре стали самим пространством. Он был подобно песчинке - крохотной, но очень важной, как и все прочие, - гонимой ветром по волнам дюн нескончаемой пустыни, и ветра отнесли его в самое начало пути - в ледяную расщелину, через которую попал в Обелиск. Вновь из-под земли выросли силуэты пепельноволосых, орущих на невидимого наблюдателя, желая прогнать. Появилась и женщина, родившая ребенка. Возникли и тронутые. Он рисовал их в воображении грубыми линиями угольков, какими привык нацарапывать Монструм, и все смотрели и кричали так, будто видели его перед глазами.