Дональд Маккуин - Странница

Они шумно дышали, пытаясь встать на ноги. Конь Конвея получил сильный удар копытом между глаз. Через мгновение нога лошади угодила в голову Конвея.

Мощный удар отшвырнул его еще дальше в заросли; колючки изорвали в клочья одежду и почти до мяса расцарапали кожу. Он очнулся, стоя на коленях лицом к тропе, опираясь о землю левой рукой. Мурдат бессильно свешивался в правой; сейчас он служил скорее опорой, нежели оружием.

Его конь лежал на земле, из раны на его голове лилась кровь.

Ланта пронзительно закричала.

Конвей неуклюже пополз вперед. Его трясло после падения, но рядом с Лантой угрожающе пританцовывал кабан, и это придало Мэтту силы. Кабан уже был готов напасть, но Конвей успел бросить ему хриплый вызов. Угрожающе хрюкая, вепрь развернулся к нему, соглашаясь вступить в схватку с новым противником. Конвей понимал, что не сумеет достать свой револьвер — зверь располосует его прежде, чем он дотянется до кобуры.

И в это мгновение Конвея осенила мысль.

Мурдат! Схватка не на жизнь, а на смерть. Мэтт Конвей. Не машина. Человек. С куском стали в руках.

Идиотизм.

Он опустился на колени, крепко сжимая клинок в вытянутых руках.

Животное тщательно прицелилось, намереваясь ударить на дюйм выше его глаз. Удар отбросил Конвея, как игрушку, но он продолжал сжимать мурдат. Клинок разорвал кабану шкуру и пробил мясо до самой кости. Вепрь остановился, скорее от удивления, чем от боли, и чуть отступил, мотая головой. Затем, разъяренный, он снова бросился в атаку. Раздалось чудовищное клацание челюстей. Кровь и слюна, смешавшись, непрерывным ручьем стекали по морде.

Конвей успел снова выставить клинок так, что тот пришелся зверю прямо под горло. Скользнув по кости, меч едва не вылетел из рук. На мгновение все замерло. Это мгновение, казалось, никогда не кончится — два противника друг напротив друга, глаза в глаза, на расстоянии всего лишь вытянутой руки. Конвей был поражен, осознав, что невероятный шум, царивший вокруг, исходил не только от зверя. Во всяком случае, не четвероногого. Он сам выл, орал и визжал, столкнувшись лицом к лицу со смертью. В нем кипела опаляющая бешеная ярость. Вся жизнь сконцентрировалась в одном мгновении, в одном испытании силы и воли.

Израненный, едва живой человек, задыхаясь, хрипел в изуродованную морду разъяренного, с налитыми кровью глазами зверя.

Завизжав, кабан ринулся вперед, выставив клыки, намереваясь разрубить ими все вокруг себя. Чудовищный напор толкал Конвея назад. Клинок проникал все глубже, и это немного придерживало животное.

Конвей почувствовал, что теряет силы. От макушки до кончиков пальцев мышцы одеревенели от усталости.

Кабан все не отступал, не понимая, что сейчас убивает не противника, а самого себя.

Резко рванувшись в сторону, он вырвал клинок из рук Конвея. Вепря занесло, и неожиданно силы оставили животное. Заваливаясь на бок, он неуклюже бил копытом, пытаясь встать.

Собаки уже примчались и набросились на кабана рычащей, рвущей сворой. Конвею показалось, что он услышал лай Микки. Пот и кровь застилали глаза, и он с трудом различал, что происходит вокруг. Мэтт попытался вытереть рукой лицо, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Окровавленные Карда и Микка окончательно повалили кабана. Рукоятка клинка все еще торчала из его груди. Лезвие было опасно не только для вепря, но и для собак.

Пытаясь подняться, Конвей упал вперед, но, собрав остаток сил, всем весом навалился на клинок.

Вепрь взревел, по его туше пробежала судорога. Агония смерти подстегнула Микку. Закрыв глаза, Конвей вцепился в клинок, будто он связывал его с жизнью. Он все еще крепко сжимал его, когда узнал голос Ланты.

— Вставай, пойдем, — говорила она. — Все уже позади. Я вылечу тебя, Мэтт Конвей. Все будет хорошо. Я восхищаюсь тобой.

Чудесные слова. Чудесный голос.

Он почувствовал, как сознание покидает его. Он был слишком измучен, чтобы спросить себя, почему он все-таки противился слабому, угасающему внутреннему голосу, который шептал ему:

— Спи. Верь. Подчинись.

Он был почти уверен, что это внутренний голос.

Открыв глаза, Конвей болезненно вздрогнул.

Слабый, серый свет. Холод.

Что это за тусклое, неприветливое место?

Море.

Он силился понять. Что произошло?

Дождь. Неприятный запах рыбацкой лодки. И движение. Медленное покачивающееся движение. Ему нужна была твердая почва. Мэтт чувствовал себя совершенно разбитым.

Голова раскалывалась.

Конь. Собаки.

Кабан.

Память обрушилась на него. Конвей сел, скрежеща зубами от нахлынувшей боли.

Содранная кожа, глубокие шрамы, как от удара ножом, вздутые бордовые полосы. Голова забинтована большим куском материи, закрепленным двумя кожаными ремешками. Ноги не в лучшем состоянии. Правая — забинтована. Осторожно приподняв ее, Конвей вгляделся в рваную глубокую рану, наверняка след кабаньего клыка. Мэтт понятия не имел, как и когда получил ее.

Полупрозрачная материя, служившая навесом и одной из стен его убежища, пахла рыбой. Похоже, он находился в гроте между тремя массивными валунами. Входом служила большая дыра в тряпичной стене. Выходя, ему пришлось бы буквально проползать сквозь нее.

Пока он размышлял об этом, в отверстии появилась голова Ланты. Конвей невольно улыбнулся, увидев, как она удивилась, обнаружив, что он сидит. По ее болезненной гримасе Мэтт понял, что его лицо так же изранено, как и тело.

Ланта попыталась улыбнуться в ответ и поспешила внутрь. Оказавшись в гроте, она взяла массивную деревянную миску. Капли дождя блестели на вогнутых стенках, а кверху поднимался пар. Конвей вдохнул запах, и его желудок заурчал, как разбуженная собака.

Говорить было трудно. Наконец это ему удалось.

— Ты в порядке? Микка! Где Микка? А мой конь?

Ланта ответила ему:

— Не беспокойся. Сайла кормит Микку и твоего коня. Они понемногу поправляются. Но тебе нельзя сидеть. Раны могут открыться. — Тут он вспомнил, что под одеялом совершенно гол, и неловко закутался в него, вздрагивая от прикосновения к израненной коже.

Нахмурившись, Ланта поспешила к нему, поставила миску на пол и отвела его руки в стороны.

— Смотри. Я же тебе говорила, — упрекала она. — Раны опять начали кровоточить. — Она потянулась к одеялу, и Мэтт отпрянул. Испугавшись, Ланта замерла на минуту, потом громко рассмеялась: — Стесняешься? Сейчас? Кто же, по-твоему, купал тебя и обрабатывал раны? Я — целительница, и посвятила свою жизнь этому делу.

— И тем не менее я очень беспокоюсь за тебя.

Они заметили Сайлу, когда та была уже в гроте и поднималась на ноги, отряхивая свое одеяние. За ней протиснулась Тейт, начавшая говорить еще до того, как очутилась внутри.